Каир. Биография города

Ан-Насир вернул утерянный трон и вошел в плеяду тех удивительных правителей, которые превратили историю Каира в чудовищную легенду о баснословных богатствах, невероятной жестокости, пышном расцвете искусства и знаний. Современному европейцу трудно понять всю сложность характера этих восточных властелинов. Ан-Насир был хромым, один глаз, как и у Бейбарса, закрывало бельмо; он отличался фанатической строгостью в вопросах морали и был таким абсолютным, жестоким, порочным и коварным монархом, что соперничавшие мамлюки не решались даже поднять голоса. Ибн-Батута, путешественник из Танжера, проезжавший через Каир в 1326 году, восхищался благородством и высокими моральными качествами ан-Насира, но в то же время рассказывал, как султан расправляется с политическими противниками, пользуясь услугами наемных убийц из секты исмаилитов и преследуя соперников чуть ли не до границ Ирака, где исмаилиты приканчивают их отравленными кинжалами.

Процветанию Каира способствовала введенная в Египте еще Саладином феодальная помещичье-торговая система. Если не считать обычных для феодализма противоречий, мамлюкские феодалы уверенно чувствовали себя, прочно завоевав место в египетском обществе. Мамлюкская система помогла объединению государства, а торговые пути (особенно в Средиземноморье), несмотря на войны с монголами и крестоносцами, были в сравнительной безопасности. Дальновидный ан-Насир заключил выгодные союзы, в частности с Золотой ордой, враждовавшей с восточными монголами, и тем самым обеспечил безопасность своих границ. Он поддерживал также мирные отношения с Константинополем, так что к середине XIV века Египет был более централизованным государством, чем, скажем, республика Флоренция и другие страдавшие от междоусобиц итальянские государства.

Историки, писавшие об эпохе ан-Насира, всегда уделяли много внимания его отношениям с коптами, которые были христианами восточного толка. Несмотря на всеобщее возмущение восточных народов жестокостью христианских крестоносцев, копты, как христиане, почти не пострадали в мусульманском Каире. Копты ненавидели крестоносцев так же, как и мусульмане, но мамлюки — сами иностранцы в Египте — пользовались услугами коптского меньшинства в своих интересах. Как при фатимидах, так и при мамлюках, копты процветали и богатели, но теперь им пришлось стать козлами отпущения.

Калаун, предшественник ан-Насира, уволил всех коптских чиновников из военного министерства, что само по себе свидетельствовало о двуличной политике мамлюков в отношении коптов. При ан-Насире внезапно начались демонстрации против христиан, которые, по-видимому, были инспирированы мусульманскими беженцами, переполнившими Каир. Разбушевавшиеся толпы сровняли с землей церковь у ворот Баб аль-Лук. Инцидент перерос в более серьезные события, и вскоре уже тысячи людей, враждебно настроенных против христиан, вышли на улицы Каира. И все же возможно, что эти демонстрации были закамуфлированным выражением протеста против самого ан-Насира и его христианских советников, устанавливавших несправедливые законы и непомерно высокие налоги. Христиан тем самым заставили расплачиваться за грехи мамлюков. Начались поджоги. Не успевали потушить один пожар, как возникал новый.

Кончилось тем, что в мечети Бейбарса поймали христианина с горшком масла, пытавшегося поджечь мечеть. Поскольку все пожары возникали около мечетей, вина христиан была очевидной. Нескольких христиан, в том числе монахов, подвергли пыткам, и они признались, что совершили поджоги. Коптский патриарх осудил поджигателей, но все же мельхитский монастырь на Мукаттаме был разрушен, а четыре монаха заживо похоронены. К этому времени улицы переполнили гневные толпы людей, одержимых ненавистью к христианам. Закрылись базары, власти больше не могли сдерживать демонстрантов, и перепуганный ан-Насир арестовал двести мусульман.

Все это доказывает, что мусульмане были настроены против ан-Насира, а сам ан-Насир боялся мусульман. Во всяком случае, он обрушил репрессии на мусульманских демонстрантов, а не на христиан. Двести арестованных были повешены за руки на виселицах близ ворот Баб аз-Зувейла и оставлены умирать медленной смертью. Ан-Насир не казнил ни одного христианина и только унизил некоторых из них, заставив ездить по городу на ослах, сидя задом наперед. Он приказал христианам снова носить синие чалмы и, приходя в общественные бани, надевать на шею колокольчик. По-видимому, ан-Насир хотел отвратить гнев народа от себя и направить его против христиан.

Хотя ан-Насир и был неограниченным властелином, он не пользовался уважением каирцев. Казалось бы, насилия и репрессии мамлюков заставят население Каира смириться, но каирцы никогда не отличались послушанием и покорностью. Чем могущественнее был мамлюкский султан, тем мятежнее (во всяком случае, непочтительнее) становилось население. Каир в любых условиях ухитрялся сохранять жизнерадостность, по-своему процветать, а когда султан принимал непопулярные законы, то и протестовать с присущим ему грубым юмором. Ан-Насир испытал на себе эти настроения города, когда он арестовал мамлюкского эмира Тушту, прозванного каирцами «Зеленым горошком».

Тушту, как это свойственно лицемерам, пытающимся замолить свои грехи, занимался религиозной благотворительностью и жертвовал большие суммы на нужды «харафиш» — каирских бродяг. По утверждению Ибн-Батуты, харафиш представляли собой «большую, организованную общину неотесанных, грубых и развратных людей». Узнав, что Тушту бросили в тюрьму, тысячи бродяг устроили демонстрацию у цитадели, выкрикивали непристойности и скандировали: «Послушай, ты, богом обиженный калека, отпусти его!» Ан-Насиру пришлось прислушаться к этим оскорбительным «советам» и освободить Тушту.

Каир времен Насира описал вкратце, но в весьма лестных выражениях Ибн-Батута. Во вступительной части рассказа он говорил, что Каир — «мать всех городов». «Город бесподобный по красоте и величию, место встреч людей, прибывающих отовсюду, убежище слабых и сильных». Он пишет, что Каир был одновременно мрачным и веселым, расчетливым и расточительным, бесчестным и благородным, богатым и бедным, простым и знаменитым. Ибн-Батута рассказывает, что в городе было 12 тысяч водовозов, доставляющих в город воду на верблюдах, 30 тысяч владельцев мулов и ослов, 30 тысяч судов, перевозивших товары вниз и вверх по Нилу. Население любило всякого рода празднества, и он сам присутствовал на торжествах, когда весь Каир в течение нескольких дней был украшен шелковыми тканями и флагами, — и все это лишь по случаю излечения ан-Насира от перелома руки.

Особенно существенно в его рассказе упоминание о 30 тысячах судов, так как в те времена каирский порт являлся важнейшим торговым центром. Это был период возвышения Венеции, и товары из Каира начали заполнять венецианские рынки, хотя будущий союз Венеции и Египта пока что не созрел: Венеция еще сражалась с генуэзцами за господство на Средиземном море. Многие из 30 тысяч судов отплывали из Каира вниз по Нилу к Александрии, откуда товары морем доставлялись в приморские города Италии и в Константинополь. Ан-Насир придавал большое значение средиземноморской торговле, свидетельством чему служит прорытый им канал между Александрией и Нилом (1311), на строительстве которого работали 100 тысяч человек.

Пока мамлюкские эмиры оставались могущественным классом феодалов, ан-Насир не мог превратить Египет в свое частное земельное поместье, но страна все больше напоминала его частную торговую организацию. Он был так же богат и так же расточителен, как и его предшественники. Ан-Насир тратил огромные деньги на покупку племенных лошадей; для свадьбы своего сына заколол 20 тысяч баранов; во время паломничества в Мекку он даже в пустыне питался свежими овощами, так как на седлах сорока верблюдов были устроены «огороды».

В 1303 году он возвращался в Каир после победы над монголами в Сирии, по всему пути в Каире поставили праздничные павильоны и трибуны для торжественной встречи. Город украсили шелковыми полотнищами, комнаты в домах на пути следования султана сдавались внаем за баснословные суммы, перед ан-Насиром и его солдатами на улицах расстилали шелковые ковры; за армией двигались в цепях 700 татарских и монгольских пленных; на шее каждого монгола болталась на веревке голова другого убитого монгола, а мамлюки несли на пиках еще 1000 голов татар. Город пустился в разгул, женщины подвергались «неприятностям», солдаты перепились, и последовавшее за этим дебошем землетрясение было воспринято как божье наказание за распутство.