Путь из варяг в греки

Когда Сигурд-конунг приехал в Слесвик в Дании, Эйлив ярл дал в его честь роскошный пир. Это было в середине лета. В Хейдабю он встретился с Николасом-конунгом датчан. Тот его очень хорошо принял, проводил его сам на север Йотланда и дал ему корабль со всей оснасткой. На этом корабле он поплыл в Норвегию», — повествует сага о сыновьях Магнуса Голоногого из «Круга Земного».

Вот так, никаким водным путём Сигурд на север не пошёл, на лошадках поехал. Это, конечно, опять-таки позже интересующего нас времени, но всё равно показательно. Тем более что, как мы уже выяснили, и у сторонников существования пути из варяг в греки никаких ранних (ну, впрочем, и поздних тоже) свидетельств нет. Брим по этому поводу говорит так: «Представляется удивительным, что по вопросу о пути из варяг в греки мы находим в них (сагах) только несколько беглых замечаний, брошенных мимоходом» [92].

Да что там Сигурд! Есть такой знаменитейший герой саг — Одд Стрела. Кстати, на основании ряда совпадений в биографии (в основном, связанным с предсказанием гибели от коня), его многие норманисты считают прообразом Олега Вещего. В некоторых (поздних, относящихся к XV веку, в то время как сама сага, по мнению многих учёных, записана в конце XIII века) версиях Одд становится правителем Гардарики. Правда, ему приходится для этого победить прежнего правителя.

Но вот что интересно: когда Одд отправляется в Грецию, в саге нет ни слова о том, что он идёт водой через Гардарику. Потом Одд возвращается из Иерусалима, попадает в кораблекрушение и оказывается в… судя по некоторым версиям, Венгрии. По крайней мере Гунланд саг и географических произведений Скандинавии лучше всего (и традиционно) сопоставляется именно с территорией, на которой раньше жили гунны. То есть с венгерской степью. Хотя, конечно, иногда на Западе Гунланд с Гардарикой путали. Но в саге об Одде этого явно не происходит. Так что никакого пути из варяг в греки тут нет.

Между прочим, любимое норманистами отождествление Одда с Олегом коренным образом работает против столь же любимого ими пути из варяг в греки. И, наоборот, на тех антинорманистов, которые вслед за Гедеоновым считают Олега персонажем с юга, а не с севера. Напомним, что идущая с Эверса традиция делает акцент на тех вариантах ПВЛ, в которых послы Олега представляются Аскольду и Диру «гостями подугорскими». То есть, по трактовке этих историков, пришедшими от венгров. Или в самой новой вариации С. Э. Цветкова, с Карпат, Угорских гор: «… Олег представился Аскольду и Диру „гостем подугорским“ то есть, жителем Прикарпатья, русином» [93]. Как раз оттуда, откуда пришёл Одд. Правда, если следовать скандинавской саге, сделал он это этак на полвека (даже больше) после летописного Олега. Ведь сага повествует о смерти Одда на четвёртый год правления Олава Трюггвасона. То есть, если следовать традиционной хронологии, в 988 году. А Олег скончался то ли в 912, то ли, по последним исследованиям, в 915 году. Но как бы там ни было, если между Оддом и Олегом поставить знак равенства, то Олег путём из варяг в греки явно не ходил.

ж. Чего нет, того нет

Вообще следует отметить, что, по мнению Т. Н. Джаксон, одной из лучших знатоков саг в нашей стране, «анализ большой совокупности памятников древнескандинавской письменности позволяет говорить об отразившемся в них существовании в Скандинавии двух этногеографических традиций, зафиксированных в скальдических стихах, рунических надписях и королевских сагах, с одной стороны, и в географических сочинениях, скальдических тулах и сагах о древних временах — с другой, отражающих определённую пространственную и временную очерёдность проникновения скандинавов в Восточную Европу. Совокупное изучение древнескандинавской топонимии Восточной Европы приводит к выводу, что каждая группа источников имеет свою топонимическую номенклатуру. При этом очевидно, что хронология письменной фиксации топонимов соответствует последовательности их возникновения в языке древних скандинавов» [94].

И далее исследовательница указывает: в источниках Х—XI веков упоминаются Austmarr (Восточное, то есть, очевидно, Балтийское море), Gandvik (Колдовской залив или некая производная от финского названия, от которого произошла Кандалакша, то есть, видимо, Белое море) и Vina (традиционно считаемая Северной Двиной). Есть ещё Holmshaf, принимаемый некоторыми исследователями за Финский залив, как производную от Хольмгарда — Новгорода. Но большинство даже скандинавских учёных считают это обозначением моря вокруг о. Борнхольм. Что касается Дуны, единственной (!) из восточноевропейских рек, названных в рунической надписи XI века, приходится отметить: надпись на мемориальной стелле («Aust. I. tuna. asu»), о которой я, цитируя Брима, писал выше, на самом деле не читается. С. Бюгге, от которого идёт традиция связывать эту надпись с упоминанием Западной Двины, просто, как следует из «Русской реки», произвольно добавил и переставил буквы, чтобы получить «austr i Duna osa» («на восток от устья Дуны»). Понятно, что это уже не доказательство, а элементарная подтасовка.

Да и с Виной не так всё хорошо. Как пишет Джаксон, «в скальдике гидроним Vina нередко выступает метафорическим обозначением реки вообще». Историк тут же приводит вису о гибели Торольва Скаллагримссона в битве в Англии, написанную его братом, знаменитым скальдом, Эгилем Скаллагримссоном, где говорится, что тот погиб на берегу Вины. Исследователь приходит к выводу, что «соотнесение скальдической реки Вины с реальной рекой — Северной Двиной — произошло позднее, в результате плаваний скандинавов в Белое море». И произошло это не раньше конца X века [95].

Хорошо ещё, если так. Постоянный оппонент Джаксон в вопросе о Биармии А. Л. Никитин вообще считает, что скандинавы никакой Северной Двины не знали. И опирается при этом не просто на тексты саг, а на сопоставление их с реальной обстановкой в тех местах. Он указывает, что весь комплекс саг, упоминающих Биармию и реку Вину, позволяет уверенно выделить несколько устойчивых признаков этой земли. А именно: наличие морского побережья, в которое впадает крупная река и которое плотно заселено многочисленным народом. Народ этот занимается земледелием и охотой и имеет святилище бога Йомали, которому приносят в жертву много серебряных монет.

Ну и кто видел в низовьях Северной Двины плотно населённую местность, богатую серебряными находками? Серебра много находят и до сих пор на территории бывшей Великой Перми. Ещё больше его было во времена Петра I, серебряные древние чаши и украшения из сасанидского Ирана и даже ещё более старых царств Востока едва ли не тоннами снимали с пермятских идолов, которые представляли собой, грубо говоря, перебинтованные деревянные столбы. Очевидцы рассказывали, что иногда стоило чуть тронуть ветхие пелены, как серебро дождём лилось на землю. Но Великая Пермь расположена была значительно юго-восточнее, в верховьях Камы и на Чусовой. То есть туда даже по Северной Двине не доплывёшь, ещё волок делать надо в верховьях Вычегды. И добираться туда ох как долго! Одна Вычегда больше тысячи километров длиной. Так что от устья Северной Двины до Великой Перми наберётся где-нибудь тысячи две километров. Это практически протяжённость Днепра! Сколько недель викинги туда плыть должны были? Ан о таком длительном плавании по Вине ни одна сага не упоминает. К тому же в Северную Двину всегда было трудно войти кораблю, поскольку там разветвлённая дельта и постоянно меняющиеся мели на входе.

Зато под все эти характеристики хорошо подходит устье Западной Двины. Здесь не место входить в подробное обсуждение вопроса локализации Биармии. Но нельзя напоследок не отметить то, что бросается в глаза: оба названия — Дуна/Дина и Вина — одинаково хорошо получаются из названия Двина (в нашем произношении оно звучит, скорее, как «Дувина»). Кстати, чёткой этимологии у него нет. Понятно, что оно не финно-угорское по происхождению, поскольку финский язык сочетания «дв» в начале слова не приемлет. Но и объяснения из скандинавского тоже отсутствуют. Единственное, что предлагалось, это древнеисландское «dvina» — «слабеть, исчезать». Похожие слова с близкими значениями есть в англосаксонском («dvinan») и в голландском («verdwijnen»). Но при всём совпадении по звучанию непонятно, при чём здесь «исчезать», если речь идёт об огромной реке? И уж тем более, как это относится к реке вообще, если вспомнить пояснения Т. Н. Джаксон? Наконец, если слово это из германских языков, почему в скандинавских текстах оно встречается в двух формах с потерей различной согласной, но нигде — полностью?