Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя

Первым из этих трех оказался Владимир Мезухин; это имя впервые всплывает в материалах дела 12 сентября в длинном и путаном рассказе Сергея Морозова о том, как Мезухин будто бы хотел «купить» у Кулуканова жеребенка, которого тот утаил при конфискации его имущества. Павлик Морозов сообщил об инциденте в милицию. После этого события Мезухин говорил на каждом шагу: «Етак ребят надо убить» [41]. Нарушения, связанные с укрытием имущества, в сочетании с угрозами физической расправы навели следователей на мысль о возможной причастности Мезухина к убийству. Но его подозревали недолго. Мезухин проживал в другой деревне — Владимировке, за несколько километров от места происшествия, и в самом деле не имел отношения к герасимовской общине.

Куда больший интерес вызвала у следователей семья Шатраковых. Они не были связаны с семьей Морозовых родственными отношениями ни по крови, ни через женитьбу или замужество, но их земельные наделы находились по соседству, а старший сын Шатраковых, Ефрем был сверстником Данилы Морозова. В семью также входили Антон, отец, 55 лет, Ольга, мать, 40 лет, и семеро братьев и сестер Ефрема. Большинство из них не имели никакого отношения к делу Морозовых [60]. Исключение составлял Дмитрий, обнаруживший в лесу тела Павла и Федора и некоторое время находившийся под подозрением. Ефрем и Дмитрий сообщили, что они «малограмотные», да и по их почерку видно: в грамотности они уступают Даниле. Нить, ведущая от Шатраковых к убийству, протянулась в связи со свидетельскими показаниями, будто Павел Морозов собирался донести на них за незаконное хранение ружья [61] — факт, который братья не отрицали. Они также показали, что считали, будто бы донос в милицию по поводу ружья состоялся; однако, когда дело приняло серьезный оборот, Ефрем стал отрицать, что они подозревали в доносительстве Павлика. В конце концов следователи по какой-то причине приняли объяснения Ефрема и сняли с него подозрение.

Согласно официальным документам, имущественное положение Морозовых, Кулукановых и Силиных существенно друг от друга не отличалось. По «Справке об имущественном положении жителя Тавдинского района…», выданной сельсоветом, скорее всего, поздней осенью 1932 года, земельный надел Кулукановых составлял 2,8 десятины; морозовский и силинский наделы — около полутора десятин каждый [181—186]. Но Кулуканов и, в меньшей степени, Силин явно считались более состоятельными, чем средний крестьянин деревни. Справедливо или нет, но Кулуканова объявили в местной газете владельцем двухэтажного дома. По словам их свойственника Дениса Потупчика, Кулуканов и Силин использовали наемный труд [44—46]. Главное же обвинение состояло в том, что оба уклонялись от сдачи зерна. Кулуканову удалось отвести от себя это обвинение, но в атмосфере всеобщего недоверия в Советском Союзе начала 1930-х выдвижение обвинения значило намного больше, чем его последующее опровержение.

Понятия «благосостояние» и «бедность» были растяжимыми. Из того, как составлена опись имущества Сергея Морозова, ясно, что он не считался нищим. Также в посмертном обследовании тела Павлика Морозова записано «питание среднее», а не «истощенное» или «с симптомами дистрофии», как указывалось в случаях постоянного недоедания [10]. В то время у детей в сельскохозяйственных районах — если только там не свирепствовал голод— жизненные условия были лучше по сравнению с городскими детьми.

Тем не менее Павлику и его братьям в отсутствие отца приходилось бороться за свое существование. В четырнадцать лет Павлик уже считался «мужчиной» в семье. В деле есть предположение, что именно в этом качестве он вступил в конфликт со своими дедом и дядькой по имущественному вопросу, когда после ухода Трофима из семьи его брат попытался прибрать к рукам кое-какое имущество «для сохранности». По обычаю, распространенному в крестьянских семьях до 1960-х годов, на Павлике лежала ответственность за всех младших детей в семье. В тот роковой день, пока сам Павлик ходил с Федором в лес по ягоды, за пятилетним Романом [67] приглядывал одиннадцатилетний Алексей. Как и у других деревенских детей, у Морозовых имелась домотканая одежда (в день убийства на Павлике были надеты рубаха и фуфайка [10] и, предположительно, штаны, которые, однако, не упоминаются в посмертном описании). Нижнее белье дети не носили [62]. Личная гигиена ограничивалась нерегулярными походами в баню [63] и купанием в местных водоемах в летнее время. Имя «Павлик» звучит ласково и немного покровительственно — так обращаются взрослые к маленьким детям. Однако не стоит заблуждаться: в семье мальчика звали «Пашкой», а его старшего двоюродного брата — «Данилкой», т.е. куда более грубо и пренебрежительно. Но на официальный советский вкус, уменьшительные имена с суффиксом «ка» звучали некультурно и имели привкус подросткового хулиганства, поэтому пресса называла Морозова «Павликом», а иногда даже «Павлушей», возвращая его таким образом из тяжелой трудовой юности в младенчество.

Члены морозовской семьи различались не только по имущественному положению, но и по степени лояльности к советской власти. Степень лояльности напрямую зависела от поколения, а вернее будет сказать, что молодые члены семьи уже научились правильно отвечать на вопросы официальных представителей о «политическом мировоззрении». «Политических убеждений нет», — заявил о себе Арсений Кулуканов на допросе в сентябре 1932 года [96]. Ксения Морозова ответила в том же духе [100]. Сергей Морозов высказался еще более провокативно: «какая бы власть ни была — безразлично» [105]. Если принять во внимание распространенный в то время идеологический тезис «кто не с нами, тот против нас», то подобный ответ равносилен признанию себя врагом системы.

Все молодые подозреваемые по делу Морозова отвечали на этот вопрос более адекватно, например так: «Сочувствую советской власти» [78].

Вдобавок некоторые из молодого поколения Морозовых проявили лояльность к советской власти в куда более определенной форме: помимо Дениса Потупчика, к таким следует причислить его сына Ивана, который, видимо, работал не только осодмилиционером, но и платным осведомителем ОГПУ ^{87}. К этой же категории можно приписать Павлика и Федора, хотя, как это будет видно из главы 8, сейчас трудно ответить на вопрос, состоял ли Павлик в пионерской организации или еще в каком-нибудь отряде юных активистов.

Вследствие убийства мальчиков семья Морозовых прочувствует этот идеологический раздел по поколениям: одни (Татьяна, Денис, Иван) добровольно свидетельствовали в пользу обвинения, а другие (Хима, Арсений Силин), говоря о своих взаимоотношениях с родственниками и тоже пытаясь выгородить себя, все же ограничились дискредитирующими показаниями [64].

Убийства, грабежи и пьяные драки

Соединив все доступные фрагменты информации, можно составить довольно внятное представление и о тех, кто сидел с противоположной стороны стола во время следствия по делу Морозовых. Кто, собственно, проводил расследование? Немногочисленные записи партийных собраний и протоколы следственного дела свидетельствуют о том, что это типичные провинциальные чиновники своего времени. Вот, к примеру, Яков Титов, «участковый, инспектор РКМ» (рабоче-крестьянской милиции), т.е. обычный милиционер. Проживал в деревне Белоярка на западной окраине Тавдинского района [77] и происходил, как и большинство жителей Герасимовки, из Белоруссии. На момент убийства ему тридцать пять или тридцать шесть лет. В 1931 году он вступил в партию. По тому, как Яков вел расследование, видно: он человек недалекого ума. Что касается образования, то Иван Потупчик, будучи моложе Якова, сильно обогнал его по этой части. На более поздних стадиях следствия, когда к нему подключилось ОГПУ, процесс приобрел более профессиональный характер, но произвол и случайность в ведении дела сохранились.