Европейский фашизм в сравнении: 1922-1982

Подобно группам Сопротивления КПГО (Коммунистическая партия Германии – оппозиция, Kommunistische Partei Deutschlands – Opposition), СРП (Социалистическая рабочая партия, Sozialistische Arbeiterpartei) и ИССБ (Интернациональный социалистический союз борьбы, Internationaler Sozialistischer Kampfbund), они особенно важны не только тем, что до их разгрома органами гестапо они вели очень интенсивную борьбу, но еще и тем, что в этих группах произошло объединение социалистов и коммунистов из разных партийных организаций [112]. То же можно сказать об антифашистских организациях, возникших в конце «третьего рейха» и вскоре после его распада и ставивших себе целью создать новое рабочее движение, вне рамок КПГ и СДПГ. Ввиду отрицательного отношения к ним всех оккупационных властей это не удалось, как и предыдущие попытки создать антифашистский Народный фронт [113]. Контакты представителей рабочего Сопротивления с церковными, буржуазными и военными оппозиционными организациями также не достигли таких масштабов и интенсивности, как в Италии. Если отвлечься от контактов, непосредственно предшествовавших 20 июля 1944 года [День покушения на Гитлера и неудавшегося военного путча против национал-социалистской власти. – Прим. перев.], им не удалось преодолеть взаимное недоверие.

Примечательно, однако, что почти не было контактов также между оппозиционными кругами и отдельными лицами разных церквей – евангелической и католической. Подлинное сотрудничество между оппозиционными христианами евангелического и католического вероисповедания было, по существу, лишь в кружке Крейзау» [«Kreisauer Kreis», от названия имения Крейзау близ Швейдница в Силезии, где в конце Второй мировой войны возникла антифашистская группа, преимущественно правого направления. – Прим, перев.], поддерживавшем сверх того, как уже было сказано, контакты с другими буржуазными и военными группами, а также с социалистическим и коммунистическим движениями Сопротивления. Причина, по которой сотрудничество католических и евангелических участников Сопротивления было лишь спорадическим и возникло очень поздно, состоит в уже описанном различном положении этих церквей в «третьем рейхе».

Хотя «Церковь исповедания» уже на Барменском Синоде в мае 1934 года решительно отвергла, исходя из более или менее теологических аргументов, притязание национал-социалистского государства быть «единственным и тотальным порядком человеческой жизни», членам этой оппозиционной группы трудно было отказаться от тесного сотрудничества церкви и государства, выросшего из церковной истории и обоснованного целыми поколениями теологов. В этом отношении очень важную роль сыграла «диалектическая теология» Карла Барта, принявшего активное участие в выработке Барменского заявления. Но если подумать, насколько очевидным с самого начала был характер «третьего рейха», то кажется удивительным, почему многие теологи так долго не могли постигнуть, что «третий рейх» не мог и не должен был быть установленным от Бога начальством. И все же в конце концов дело дошло до актов сопротивления отдельных духовных лиц, с политической и теологической мотивировкой, а также до нескольких открытых протестов. Так обстояло дело, например, с принятым 28 мая 1936 года воззванием временного руководства «Общегерманского союза братьев» (Reichsbruderrat) против так называемого «позитивного христианства» и против мероприятий национал-социалистов по устранению вероисповеданий из воспитания юношества с литургией о сохранении мира, отслуженной 30 сентября 1938 года частью священников «Церкви исповедания» перед лицом угрожавшего конфликта по судетскому вопросу, и, наконец, с открыто высказанной 12-м Прусским синодом верующих критикой массового уничтожения психически больных и людей «чужой расы». Впрочем, это был единственный случай, когда евангелическая церковь протестовала против преследования евреев, хотя, с другой стороны, были люди, считавшие своим христианским долгом совести помогать преследуемым евреям [114].

В целом можно сказать, что представители католической церкви тоже не решались заклеймить преступления «третьего рейха». Это связано было с соображениями церковной политики, поскольку католические епископы Германии и папа опасались, что слишком явные протесты могут побудить национал-социалистское руководство расторгнуть конкордат. Лишь тогда, когда нарушения национал-социалистами положений конкордата стали слишком очевидны, папа Пий XI решился критиковать эти нарушения. Однако в энциклике «С неустанной заботой» нет ни слова протеста против преследования евреев, а тем более борцов Сопротивления из рядов запрещенного рабочего движения. Энергичны и – по крайней мере, временно – успешны были протесты епископа Мюнстерского графа Галена против умерщвления национал-социалистами душевнобольных. В 1943 году католические епископы в пастырском послании о десяти заповедях атаковали религиозную и расовую политику национал-социалистов с резкостью, сравнимой с заявлением евангелической церкви на 12-м Прусском синоде верующих. Но это единственный документ, в котором католическая церковь как учреждение хотя бы косвенно призвала к борьбе. Однако нельзя забывать о католических священниках и простых верующих, оказавших решительное сопротивление национал-социализму [115].

В целом, высшей точкой немецкого движения Сопротивления, несомненно, было покушение на Гитлера 20 июля 1944 года, которое должно было стать сигналом для общего восстания; но после некоторых первоначальных успехов движение было быстро сломлено. Многое говорит в пользу предположения, что если бы круги, участвовавшие в подготовке покушения, имели связь с группами Сопротивления – церковными, социалистическими и коммунистическими, – то в случае успеха задуманных заговорщиками действий могло бы возникнуть, как в случае путча Бадольо, широкое и успешное движение Сопротивления.

Надо, однако, заметить, что эти люди из буржуазных и военных кругов преследовали цели, далекие от представлений парламентской демократии. Это относится прежде всего к крайне консервативной группе вокруг Карла Герделера; что же касается членов кружка, собиравшегося в имении графа Мольтке в силезском Крейзау, то они строили утопические, нежизнеспособные планы, ориентируясь на устаревшие модели общества. В критике этих антидемократических социальных и конституционных планов, изложенных в многочисленных воспоминаниях, не следует упускать из виду два важных, может быть, решающих факта. Во-первых, это уже упомянутая по крайней мере наметившаяся попытка объединить все группы Сопротивления, от коммунистов до консерваторов; во-вторых – успешная попытка привлечь к задуманному путчу также высших офицеров. Эти борцы Сопротивления исходили из трезвого, вполне реалистического понимания, что успешная попытка свергнуть господство национал-социалистов может исходить только от одной из военных групп. К несчастью, лишь очень немногих офицеров можно было убедить, что вопреки присяге, принесенной Гитлеру, они не обязаны были терпеть массовые убийства и другие злодеяния «третьего рейха». Но если даже попытка восстания полностью провалилась – из-за случайностей и ошибок планирования, к которым надо прежде всего отнести не достигнутую, едва наметившуюся мобилизацию общественности, – то все же историческое и моральное значение этой попытки не исчерпывается его неудачей [116].

То же относится ко всему немецкому движению Сопротивления. Хотя оно в основном терпело лишь поражения, в конечном счете успех его состоял в том, что многочисленные акты и явления неорганизованного сопротивления и непокорности в повседневной жизни показали победоносным державам и самим немцам, что национал-социализм в конечном счете вовсе не был столь успешным, как это всегда изображала его пропаганда. Конечно, большинство немецкого «народного сообщества», уменьшавшееся с течением времени, почти до самого конца восхваляло своего фюрера, но были и другие люди, не ликовавшие и не приспосабливавшиеся, оказавшиеся способными сопротивляться и в той или иной форме оказывавшие сопротивление [117]. Однако, несмотря на это, оценки и традиции немецкого движения Сопротивления в целом остаются предметом спора между двумя немецкими государствами и между партиями. В отличие от Италии, в Германии наследие и заповедь Сопротивления не ощущаются как объединяющий элемент. Этот факт до наших дней оказывает большое воздействие на демократический консенсус, способность к компромиссам и немецкое национальное чувство [118].