Древние тюрки

и] рабами своим мужским крепким потомством и рабынями своим чистым женским потомством. Тюркские правители сложили с себя свои тюркские имена и, приняв титулы табгачские, подчинились кагану народа табгач. Пятьдесят лет отдавали они ему труды и силы. Вперед к солнечному восходу они ходили войной вплоть до Бокли-кагана [Мукри, кит. Мохэ, в Маньчжурии и Приамурье], назад, т.е. на запад, они ходили войной вплоть до Темиркапыга [проход Бузгала в Средней Азии в 657-658 гг.] и отдали кагану табгачскому свою державу и закон [обычай]. Весь тюркский народ так сказал: „Я был державным народом, где моя держава? Для кого добываю я державы иные?» Они говорили: „Народом был я, имевшим кагана, — где мой каган? Какому кагану отдаю я труды и силы?" Так говорили они и, так говоря, стали врагами кагану табгачскому"{[1049]}.

Аналогичное понимание хода событий содержит Онгинский памятник:{[1050]} "Царствовавшего своего кагана он бросил [покинул]{[1051]}, а затем тюркский народ вперед, на восток, назад на запад солнца; на юг к табгачам, и на север, к черни [горной тайге], рассеялся{[1052]}. Герои балбалами принуждены [были стать]{[1053]} (т. е. были убиты врагами. — Л. Г.). Имя тюркского народа начало клониться к упадку. Тогда...Тенгри{[1054]} сказал: „да не уничтожится тюркский народ, да не будет жертвой"".

Памятник был поставлен вскоре после 716 г., и, очевидно, совпадение с надписью Кюль-тегина не случайно. Надо думать, что это официальная версия причин восстания.

Хотя тюркский текст отражает точку зрения руководящей части тюркского общества, но, видимо, она была близка к истине. Согласно известиям «Таншу», после того как старейшина Ашидэ поднял восстание, к нему сразу примкнули старейшины всех 24 округов. Для китайцев восстание явилось полной неожиданностью, так как «тридцать лет в северных странах не слыхали военного шума»{[1055]}. Требование собственного хана и своего эля показывает, что идея слияния степи и Китая — основная идея танской империи — оказалась несостоятельной. Психика кочевников до такой степени не походила на китайскую, что слияние их не могло осуществиться.

Поднимая восстание, тюрки пошли на безнадежную авантюру: они были в центре государства и окружены врагами со всех сторон, у них не было ни тыла, ни союзников, ни численного превосходства. Они сами не могли этого не понимать и все-таки восстали! При этом ни китайские, ни тюркские источники не говорят об обидах или угнетении. Надпись прямо указывает, что тюрки выступили не ради улучшения своей жизни, а ради дикой воли и власти. «Не думая отдавать государству Табгач свои труды и силы, тюркский народ (turk budun) говорил: „лучше погубим сами себя и искореним». И они начали идти к гибели"{[1056]}. Надпись отчетливо отмечает, что самолюбию тюркского народа было непереносимо подчинение. Оно ощущалось настолько оскорбительным, что весь тюркский народ бросился в безнадежную борьбу, увлеченный порывом. Порыв был настолько силен, что вначале повстанцы имели успех. Принца из ханского рода Ашина,