Новый взгляд на историю Русского государства

Но в то время ученые считали еще атомы абсолютно неразложимыми, меня никто не знал как химика, и потому первые критики обсуждали мою книгу тоже не по существу, а как теперь моей исторический труд, и не раз я слышал вместо возражения лишь вопрос: «Как он мог изучить химию, просидев почти всю жизнь в одиночном заточении? Что путного может он сказать? Не стоит даже и читать его книгу (тем более, что она была полна сложных структурных химических формул)».

Только потом, когда действительно были доказаны экспериментально и сложность атомов, и присутствие в них гелия, и сами изотопы, и нейтральные газы, отношение к моим химическим и математическим книгам совершенно изменилось.

И вот, аналогичное отношение проскальзывало до сих пор и у всех, впервые увидевших мою книгу «Христос», где на историю культуры высказываются совершенно новые взгляды и где она рисуется много более молодой и последовательной чем обычно думают до сих пор. Никто не хотел верить, что в 26 лет упорного, ежедневного труда и размышлений можно было кое-чему научиться и кое-что обнаружить даже и в темнице, особенно после того, как и до нее человек посвящал с 12 лет почти все свое время как естественным, так и общественным наукам.

А о том, что после освобождения я получил возможность пользоваться для своих работ на дому богатым материалом Академической, Пулковской обсерваторской и Государственной публичной библиотек, по-видимому, никто из моих критиков даже и не подозревал.

«Нужно полное незнакомство с данными этнографии, археологии, фольклористики и большая самоуверенность, чтобы писать такие книги», — авторитетно восклицает один критик, вместо возражений по существу дела. А другой, очевидно, не читавший его, восклицает наоборот: «Добрая часть третьего тома посвящена языку. И чего только в этих главах нет! И древняя кабалистика, как предчувствие грядущего могущества слова, и музыка речи, и человеческое слово в естественно-научном освещении, и фонемы и лингвистические спектры, как средство отличения плагиатов от истинных произведений известных авторов и для определения эпохи. Одним словом, чего хочешь, того просишь».

Одним словом, у меня вдруг оказались и этнография, и археология, и фольклористика! А по основному предмету моего исследования нигде не было никаких возражений, за исключением одной статьи проф. Н. М. Никольского «Астрономический переворот в исторической науке», единственного ученого, пытавшегося критиковать мою книгу по существу, за что я ему сердечно благодарен.

А другие просто хотели заткнуть мне рот. «Хватит ли у Ленгиза терпения для издания шести остальных томов?» — восклицал один рецензент после выхода первого тома. «Можно только искренне удивляться, — восклицал другой, подписавшийся „Историком“ в „Книгоноше“, — как Государственное издательство тратит деньги в бумагу на издание подобного рода произведений! Прекрасно изданный, с массой никому(?) ненужных рисунков том в 700 с лишком страниц годится только на размолку (т.е. снова на бумагу)».

И я не знаю, не утопился ли бы я с отчаяния в Неве, читая такие перспективы для своей книги, если б «Постоянная комиссия Академии наук по истории знаний» под председательством академика Вернадского и с участием первоклассных историков не примирила меня с жизнью, избрав меня, несмотря на такое мое полное невежество в историй, своим членом, кажется недели через две после вышеприведенного смертного приговора надо мною «историка» из «Книгоноши», да и Государственное издательство не вняло этим мольбам, и вот я остался жив...

Но действительно ли не было до сих пор никаких серьезных попыток разобрать мою книгу по существу и без раздражения? Увы! Не было ни одной. Ведь дело сводилось на простые мелочи, которые, в случае моего согласия с ними, я мог бы исправить в корректуре при втором издании моей книги, как простые опечатки. Но даже и из мелочей нет почти ни одной, с которой я мог бы согласиться.

Вот, например, нападают на мое указание, что в то время, как существующие до сих пор греческие и латинские имена имеют обыкновенно похвальное значение (Виктор — победитель, Александр — Доблестный человек, София — мудрость), классические имена часто поражают своим смешным смыслом: Марк Цицерон — значит Увядший горох, Брут — скотина, Ксантиппа (жена Сократа-Спасителя Власти) — Гнедая Кобыла, Пифия — вонючка, Пифагор — оратор вонючего собрания и т.д.

Стараются показать, будто я привожу это как издевательство над классиками, а если читатель прочтет мою книгу, то сам увидит, что я привожу это не в насмешку а только в доказательство позднейшей продуманности этих имен. Тут надо не возмущаться, а показать, что эти имена имеют другой смысл. А ведь другого перевода, кроме этого моего, негде нет и быть не может.

А вот и еще другой критик (от которого можно было ожидать лучших результатов) возмущается моим толкованием апостола Петра, описанного в «Деяниях Апостолов», которого в своих «Звездных песнях» я изложил даже в стихах:

Мой критик говорит, что этот сон надо понимать фигурально. «Апостол Петр, — поучает он читателя, — иудей, и должен проповедовать среди язычников. Борьба с ними и победа образно описываются здесь в виде преодоления другого предрассудка — относительно употребления в пищу „чистых“ и „нечистых“ животных. Это бытовое толкование достаточно, а астрономическое без всякой нужды запутывает дело».

Но чем же запутывает? — спрошу я. И не больше ли запутывает дело это старое толкование? Да и чем хуже его мое изложение, включающее притом же и толкование моего критика? Епископ Петр, говорю я, до того усердно занимался астрологией, что воображаемые им небесные звери, все эти созвездные Медведи, Драконы, козероги, Змеи и т.д., явились к нему, наконец, во сне и предложили отведать себя на вкус. После первого недоумения сон его был истолкован, как божье разрешение теологам заниматься астрологией.

А потом, когда через несколько веков астрология была отчислена в область бесовских наук, было применено и другое толкование, в смысле разрешения христианам есть свинину за одним столом с язычниками, как это и утверждает мой оппонент.

И все остальные замечания по существу отдельных мест моей книги так же легко устранимы, как и сон апостола Петра. На таких-то хрупких подпорках построены все возражения, приводившиеся до сих пор. Но разве дело в этих деталях? Ведь они — только орнаменты на большом здании, которое представляет моя многолетняя работа, выходящая теперь, так сказать, «под покровительством Христа», имя которого красуется на его обложке.

Ведь содержание моего исследования не ограничивается одним решением вопроса о том, произошло ли христианское вероучение, как думает Андрей Немоевский, самопроизвольным зарождением из ничего, или же, как думаю я, и оно произошло, как все живое, из яйца и что у него был некий индивидуальный основатель (Василий Великий), как у магометанства — Магомет, у иудаизма — Моисей и у буддизма — Будда (причем и эти имена — только прозвища, а соответствующие им личности окутались легендами, как горные вершины облаками, до неузнаваемости).

Нет! Дело у меня поставлено много шире, чем простой вопрос о личности Христа.

Основная канва моей книги заключается в том, что культурная жизнь человечества и даже его отдельных народов не шла то взад, то вперед, как думают теперь историки, от расцвета к упадку и от упадка к расцвету, а двигалась непрерывающимся эволюционным путем, подобно развитию живого организма, хотя бы по временам, как доказывает академик Вернадский, и со «взрывами». Отрицать такие взрывы, конечно, нельзя.

Вспомним хотя бы Великую Французскую революцию или наши собственные недавние переживания. Тут надо только твердо помнить, что как ни болезненны бывают такие взрывы, но они всегда приводят общество в своем окончательном результате не на низшую, а на высшую ступень развития.