Страна золота - века, культуры, государства

Именно важность Аудагоста как такого центра заставляла правителей Ганы стремиться завладеть городом. Конечно же, их интересовала в первую очередь роль города в транссахарской торговле. Но объективно захват Аудагоста в любом случае должен был увеличить мощь и экономические возможности Ганы. В конце концов в последнем десятилетии X в. войско кайямаги сумело все же подчинить своему государю этот оазис. Косвенным же подтверждением такой важности Аудагоста, и экономической и политической, как раз и звучит его отождествление со «столицей царя черных, коего именовали гана» в рассказе ал-Бекри.

Гана: классовое общество? Государство?

Так что же представляла собой Гана эпохи расцвета с точки зрения социально-экономической?

На этот вопрос трудно ответить сразу и однозначно, тем более — категорически: уж слишком скудны наши источники, слишком иной раз противоречивы их сообщения. И можно только постараться в большей или меньшей мере приблизиться к истине, пока новые исследования не позволят науке дать окончательные и исчерпывающие ответы на все остающиеся еще без решения вопросы.

Из рассказов арабских географов, особенно ал-Бекри, мы могли увидеть, что Гана середины XI в. далеко ушла от эгалитарного родового общества, что в ней уже наблюдались такие социально-экономические процессы, которые в исторической перспективе неминуемо должны были привести к складыванию в ней классового общества, разделенного антагонистическими противоречиями. Признаков такого именно развития перед нами предстало достаточно.

К ним относится прежде всего резкий отрыв носителя верховной власти и его окружения от рядовых соплеменников, засвидетельствованный в существовании не просто отдельного дворцового квартала, но такого, в котором помимо резиденции правителя находились не только царские святилища и захоронения, но и царские тюрьмы. Об этом говорит и церемониал царских погребений.

Сюда же надо отнести и содержание при царском дворе сыновей подчиненных правителей в качестве заложников; царскую монополию на крупные самородки золота и торговые пошлины, которые правители Ганы взимали в свою пользу с караванной торговли; и, конечно же, широкое распространение работорговли и неразрывно с нею связанной охоты за рабами в сопредельных областях, благодаря чему можно уверенно сказать, что в средневековой Гане уже состоялось знакомство с рабским трудом, хотя прямых свидетельств его применения внутри самой Ганы нет (окраинный Аудагост в данном случае не в счет).

Все это указывает на то, что общество сонинке так или иначе вступило уже на долгий и тернистый путь классообразованкя. И тем не менее данных этих недостаточно, чтобы хотя бы с какой-то степенью уверенности говорить об уже сложившемся в стране классовом обществе, пусть даже в ранних его формах.

А вдобавок те же самые источники говорят и о существовании множества таких явлений, которые целиком относились еще к доклассовому, но никак не к классовому обществу (например, о возможном наличии позднего материнского рода в правящей группе). Ни единым словом не подтверждается существование эксплуататорских отношений в среде самих сонинке. Ничего не известно о том, как же использовался труд простого люда — земледельцев, ремесленников, рыбаков, охотников. Можно лишь предположить, судя по очень отрывочным сообщениям источников, что дело ограничивалось небольшими подношениями, и невозможно даже сказать, сделались ли они уже постоянными по срокам или по объему.

Следует к тому же все время помнить, что производительные силы в земледелии — главной отрасли общественного производства — оставались на очень низком и застойном уровне. Техника земледелия была крайне примитивной, так что даже поливное рисосеяние встречалось скорее как исключение. Земли было много, и никакой потребности в повышении производительности земледельческого труда общество практически не ощущало. И так же точно почти ничего не знаем мы об уровне развития и организации ремесла на основной территории, подвластной правителям Ганы.

Медленный темп развития хозяйства, застойность форм общественной организации находили соответствие и в сохранении традиционных, восходивших к глубокой древности религиозных верований и форм идеологии в целом. Ислам к этому времени даже и поверхностно не слишком затронул общество сонинке: цари и большинство их ближайших придворных чинов еще оставались, с точки зрения арабов-мусульман, идолопоклонниками. Правда, при особе правителя уже состояла группа мусульман-советников, да к тому же и существование в самой столице большой мусульманской колонии создавало дополнительное удобство для проповеди новой веры: в ее носителях и проповедниках недостатка не было. Недоставало только одного — такого развития противоречий в обществе, при котором смена господствующей идеологии стала бы необходимостью.

Подавляющее большинство жителей Западного Судана, точнее, той его части, что входила в сферу влияния Древней Ганы, оставались при своих прежних верованиях, хотя ислам сделал уже серьезные успехи на востоке — в Гао, и на западе — в Текруре.

Ал-Бекри очень подробно и точно описал один из местных культов в районе впадения в Сенегал его притока Колембине. Вот это описание: «Это группа черных, поклоняющихся змее, похожей на большого дракона с гребнем и хвостом; ее голова похожа на голову двугорбого верблюда. Она живет в пещере в пустыне. У устья пещеры находятся решетчатая ограда, ступени и жилище людей, прислуживающих этой змее и воздающих ей почести. Они прикрепляют свои дорогие одеяния и лучшее имущество к этой ограде. Змее ставят блюда с едой и кубки с молоком и другим питьем.

Когда они пожелают, чтобы змея вышла к решетке, они произносят речь, свистят определенным образом, и змея к ним выходит. Если погибает кто-нибудь из их правителей, то все, кто достоин царской власти и приближен к ней, собираются, произносят известные им слова, и змея к ним приближается. Она их обнюхивает одного за другим, пока не ткнет | кого-нибудь из них носом; а когда ткнет, то возвращается в пещеру. Тот, кого она ткнула, следует за нею так быстро, как только может, чтобы выдернуть из хвоста змеи наибольшее число волосков, какое сможет. И продолжительность его правления над этими людьми соответствует числу этих волосков: по году за каждый волос. По словам черных, это их не обманывает».

Больше чем через сто лет после того как писалась «Книга путей и государств», около 1283 г., испанский философ и проповедник Раймунд Луллий, один из самых оригинальных людей не только своего времени, но, пожалуй, и всего испанского средневековья, описал со слов какого-то католического монаха, будто бы побывавшего в Западной Африке, существовавший там культ дракона. И его рассказ очень схож с тем, что сообщал ал-Бекри.

С образом змея связано одно из самых любопытных преданий народа сонинке. Смысл его сводится к тому, что змей по имени Бида был властителем Уагаду, которому обитателям этой области приходилось делать человеческие жертвоприношения. Некий «белый» герой по имени Динга, пришедший откуда-то с севера, убил змея и тем освободил людей Уагаду.

В общем-то это довольно обычный для мирового фольклора мотив героя-змееборца. Его не раз пробовали интерпретировать как свидетельство то ли драматического разрыва с традиционными верованиями и принятия ислама; то ли нашествия на Гану алморавидских отрядов в XI в.; то ли начинавшегося якобы упадка влияния Ганы и ее роли в торговле в связи с истощением золотых месторождений Бамбука

и перемещением центра золотодобычи в район Буре у впаде¬ния в Нигер его левого притока Тинкисо — тем самым-де контроль над золотом переходил в руки правителей Ман-динга.

Именно как подтверждение последнего из этих тезисов истолковывал французский ученый Шарль Монтей сообщение легенды относительно того, что отсеченная героем голова змея Виды упала как раз в Буре, сделав эту местность золотоносной. Однако же, согласно другим вариантам предания, у змея либо отрастала новая голова взамен отрубленной — и так до семи раз! — и каждая последующая, будучи отсечена, своим падением превращала в золотоносный какой-то очередной район — Бамбук, долину реки Фалеме и другие; либо голова действительно упала в Буре, но зато хвост змея — в Бамбуке, и с тем же самым минералогическим эффектом. Таким образом, превращение Бамбука в район золотодобычи одновременно с Буре похоже скорее на символическое изображение как раз подъема, а не упадка Ганы. Да и нельзя утверждать, что падение Ганы было как-то связано с переносом центра золотодобычи в Буре: Бамбук по-прежнему оставался «страной золота» до самого XVIII в.