Тайны древних русов

Мы же лишь сообщим, что Кейпер укладывает в рамки своей схемы и основной миф индоевропейцев — на примере из ведийской мифологии исследуя процесс схватки Индры с Вритрой. Многое у Кейпера звучит достаточно убедительно и может быть принято как одно из слагаемых, составивших основу ядра мифа, возникшую где-то на уровне стыка сознания и подсознания. Во всяком случае действия Индры, пробивающего своей ваджрой изначально дрейфующий в каких-то водах холм, который вместе с тем служит преградой водам (или спрятанным стадам), по Кейперу, соответствуют действиям сперматозоида, пробивающего оболочку яйцеклетки. И это вроде бы соответствует испытываемому спящим человеком ощущению качания на волнах. Ощущению, исходящему из области бессознательного, а может быть, и внесознательной памяти, хранящей то состояние покоя в материнской утробе, пока его не нарушило оживляющее отцовское воздействие, после которого начинаются иные ощущения, появляется состояние напряжения, борьбы и соответствующего всему этому развития, роста.

Кейперовские объяснения мифа непросты и гипотетичны. Но и их отвергать не следует, ибо, как мы убеждаемся, любое явление прежде всего совокупность предшествующих явлений разного уровня и разных планов. Но вместе с тем нам представляется, что значительно ярче ощущений эмбриона те чувства, что сопутствуют самому половому акту. А стало быть, именно они в первую очередь — наряду с прочими причинами — могли повлиять на становление мифа. Ведь сюжет поединка очень доступно объясняется из самого факта соития: все эти пещеры и ваджры, сошествия и вознесения, «молнии» и броски — все укладывается в процессы, предшествующие оплодотворению и самому оплодотворению.

И тут мы вновь видим совмещение двух мифов: соития отца-неба и матери-земли, как первичного и глобального, и любовного «поединка» мужского и женского начала, заканчивающегося, естественно, победой «громовержца», как первично-реминисцентного мифа, занявшего со временем вторичное место. Еще раз подчеркнем, накладывается множество составляющих. Все вычленить мы не сумеем, видимо, никогда. Но выявить основные сможем.

Что же касается самого акта соития-оплодотворения, то ему соответствует индоевропейское «иебхр-» с пропадающими двумя последними согласными (или изменяющимися в зависимости от ареалов употребления). Так, например, как считают некоторые исследователи, название реки Днепр состоит из двух частей: «Дану», что означает «река, вода» ⁷, и «иебр-» в известном нам смысле. По этой версии Днепр имеет «небесное» происхождение. Но для нас тут главное — другое. Мы имеем перед собой еще один довольно-таки яркий пример сохранения именно славянскими племенами древнейшего созвучия в самом первозданном виде, в том, в каком не удалось сохранить его другим индоевропейским народам. И пусть оно дошло до нас, приняв несколько эмоциональную окраску, в качестве того, что принято называть бытовым ругательством, тем не менее само слово и все его производные в этом не виноваты — его звучание и смысл имеют от роду не менее шести-семи тысячелетий. Прямая передача — еще один факт прямого наследования, пусть и не слишком по нынешним меркам пристойный, но факт, оспорить который невозможно.

Мы постоянно в той или иной мере затрагиваем аспекты древнеиндийской и, в частности, ведийской мифологии. И здесь мы должны сделать одно очень важное отступление, необходимое для понимания существа многих вопросов.

Трудно найти более близкие в языковом и культурном плане группы в индоевропейской семье, чем балто-славянская и древнеиндийская, если, разумеется, последнюю очистить, по мере сил, от наслоений поздних времен и вливаний автохтонного населения Индии.

Но мы бесконечно далеки от подлинного понимания психологии древнего индоария, его мифологии. Причин этому много. Одна из главных заключается в том, что в течение долгого времени, не меньше двух столетий, мы смотрим на древнеиндийскую культуру через английскую призму. И потому мы ну никак не можем узнать того, что не только нам родственно, но и просто наше. Первоначальные переводы с санскрита делались на английский — тому тоже есть причина, хотя бы длительная колонизаторская в самом широком смысле этого слова деятельность англичан в Индии, — а с английского уже на русский. Утрачивалась суть понятий, утрачивалось подлинное звучание слов.

Надо отдать должное английским ученым, они проделали колоссальную работу. Но представьте себе, что мы знакомились бы с культурой и языком украинского народа посредством переводов сначала, скажем, на немецкий, а потом с немецкого на русский. Что бы произошло? А то, что мы могли бы и не узнать очень многого.

Английская призма или английское зеркало, в котором отражается искаженная для нас древнеиндийская культура, преломляет все по-своему, на свой манер. Это касается даже фундаментальных элементов, из которых состоит все, языковых частиц. Например, мы говорим «ра-дж-а», «ва-дж-ра», повторяя за англичанами. Но у индусов нет этого «дж», у них есть «ж», а точнее «тьщ». И мы сами громоздим ошибку за ошибкой, пытаясь понять индоария по-аглицки.

А ведь в звучании многих слов заключено для нас почти все. Какой нам, например, смысл повторять вслед за англичанами, что Агни — это «персонифицированная передача жертвенного пламени, жертвенного костра», когда достаточно сказать: Агни — «огонь» и «бог огня», а образ его дать чистым переводом с древнеиндийского, без искусственных усложнений (типа той же «ваджры» — метательного снаряда-дубины).

Не надо ставить искусственных барьеров. Если какое-то слово можно перевести с санскрита на русский одним словом или словосочетанием, а в большинстве случаев это можно сделать, так зачем же огород городить из английских калек и накручивать многосложные, путаные и совсем не древнеиндийские и не русские в итоге «пояснения»-ребусы. Многое прояснится, если мы не будем, выражаясь попросту и по-русски, мудрить излишне.

Нам без перевода понятно, что «Ваю» — это ветер, что это родственно нашему «веять». Что самоназвание «арии» — это не нечто полуфантастическое и непонятное, а производное от балто-славянского «арии-орачи», то есть мы с большой долей уверенности можем сказать: переселенцы отделились от основного массива в пору, когда уже было в какой-то мере освоено земледелие.

Любой желающий, взявший и руки текст, отпечатанный на латинице или на кириллице, обратит внимание на узнаваемость слов: главная книга ариев «Веды» — она и есть веды, поведанья, «свакир» — это свекр, «давар» — дверь, «тамас» — тьма, «вис» — весь, «дам» — дом, «гима» — зима, «гири» — гора, «бхага» — бог, «манса» — мясо, «ватар» — ветер, «вяк» — говорить, вякать, «сравас» — слава, «родас» — рожающая земля, «своям» — сам, «тода» — тогда, «прати» — против, «таноти» — тянуть, «грабх» — хватать (грабить), «жна, жнати» — знать, «вякати» — говорить, «жирати» — глотать, жрать, «ми, минати» — сминать, «ушас» — страх, ужас, «братар» — брат, «ятар» — ятровка, «матар» — мать, матерь, «кришна» — черный, коричневый, «свади» — сладкий, «прия» — приятная, «ни» — низ, «ади» — один, «два» — два, «три» — три, «чатур» — четыре и так можно продолжать очень долго.

Но главное даже не в словах, достаточно понятных для нас или совсем непонятных, но переводимых все-таки одним словом или словосочетанием, а в понятиях, играя на которых можно до бесконечности усложнять словесный образ, все дальше и дальше удаляясь от краткости и ясности, что, разумеется, исследователю не даст плодов помимо гонорарных, получаемых за распухшие, но по сути пустые рукописи, перерождающиеся в статьи, книги.

Здесь мы сталкиваемся с уже знакомым нам подходом, с поветрием-модой, имеющим глубокие корни и зиждущимся на двух китах: смотреть на все чужими глазами, ни в коем случае не напрягая свои, и объяснять все свое, местное привнесением извне, а все чужое, дальнее — таинственными и путаными словесами, ничего не передающими, но выглядящими достаточно весомыми. Прием старый, еще жреческий — так маги-жрецы, волхвы у тех же индоевропейцев, чтобы сделать знания недоступными для соплеменников и сохранить свой вес в племени, обществе, облекали их в туманные, многозначительные и глубоко зашифрованные фразы.