Германо-польская война

2) Прорвать хотя бы в двух пунктах линию Зигфрида с целью ликвидации мифа о ее неприступности...

3) Провести хотя бы небольшой морской десант на германское побережье"{117}.

Вскоре после того как эта нота оказалась в стенах французского министерства иностранных дел, польскому послу был вручен ответ: "Завтра, а самое позднее - утром послезавтра будет проведена сильная атака французских и английских бомбардировщиков против Германии, которая, может быть, будет распространена даже до тыловых построений на польском фронте"{118}. На первых порах поляки большего и не ждали, Но в Варшаве никто не знал, что в тот же день командующий французской авиацией генерал Вюильмен заявил на совещании у Гамелена, что в обстановке общих германских успехов на польском фронте отправить в Польшу несколько подразделений французской авиации было бы слишком рискованно. Прошло два дня, а ожидаемые бомбардировщики не появлялись ни в германском, ни в польском небе. На конференции 8 сентября во французском Главном штабе с участием премьера Даладье все пришли к выводу, что не может быть и речи о направлении в Польшу каких-либо подразделений французской авиации. Гамелен в своем выступлении заявил: "Если решимся на бомбардировку целей, не носящих военного характера в полном смысле этого слова, то есть других целей, кроме самих войск... то это вызовет со стороны Германии немедленную реакцию, которая может серьезно затруднить наше сосредоточение"{119}. Через сутки, отвечая на очередную просьбу польских представителей о помощи, штаб Гамелена прямо заявил своим союзникам, что до окончания сосредоточения французская армия не предпримет никаких активных действий. Черчилль пишет в своих мемуарах: "Французское правительство просило нас воздержаться от воздушных атак на Германию, утверждая, что они вызвали бы ответные атаки на их промышленные предприятия, лишенные защиты. Мы удовлетворились сбрасыванием листовок, которые должны были морально воздействовать на немцев"{120}. Известный английский политический деятель консерватор Эмери вспоминает, как он зашел 5 сентября к министру авиации К. Вуду с предложением организовать поджог Шварцвальда, чтобы лишить немцев строевого леса. "...Я онемел от изумления, - пишет Эмери, - когда он объявил мне, что не может быть и речи даже о том, чтобы бомбить военные заводы в Эссене, являющиеся частной собственностью, или линии коммуникаций... Когда я спросил его, неужели мы даже пальцем не пошевельнем, чтобы помочь полякам, он вообще не ответил"{121}. 9 сентября польский военный представитель в Лондоне Норвид-Нойгебауэр узнал, что Англия не имеет никаких планов помощи Польше{122}.

Все многочисленные попытки польского военного атташе в Париже побудить французское руководство к активным действиям оставались безрезультатными. 6 сентября атташе сообщал в Варшаву: "На французско-немецком фронте спокойствие. Взаимное наблюдение... Мое старание в деле выполнения конвенции ген. Каспшицкого не приносит доселе результата"{123}.

Через два дня в очередном донесении атташе писал: "До 7.09.39 10 часов на западе никакой войны фактически нет. Ни французы, ни немцы друг в друга не стреляют. Точно так же нет до сих пор никаких действий авиации. Моя оценка: французы не проводят ни дальнейшей мобилизации, ни дальнейших действий и ожидают результатов битвы в Польше"{124}. Становился все более очевидным горький для поляков факт вероломного отказа союзников от выполнения торжественно взятых обязательств. Но польские руководители все еще не могли до конца поверить этому. Они продолжали настаивать и просить. Тогда французские вожди возмутились. "Польский военный атташе продолжает нам надоедать! - писал Гамелен. - Я знал также, что польский посол в Париже проявлял нервозность и даже несправедливость в отношении французской армии и особенно авиации"{125}. Единственным результатом настойчивых действий польского атташе было решение французского правительства послать в Польшу морем из Марселя через Галац и Румынию батальон танков и 5 дивизионов артиллерии с боеприпасами. Однако даже с этим французы безнадежно опоздали. Тем не менее в ноте от 10 сентября, обращенной к Рыдз-Смиглы, Гамелен, не стесняясь, утверждал, будто французская армия и авиация активно помогают полякам. "Большее сделать для меня невозможно", - писал он. Правда, еще 3 сентября было организовано демонстративное французское наступление в секторе Саара. Оно с самого начала не преследовало никаких реальных задач оперативного характера. Согласно приказу Гамелена командующему Северо-Восточным фронтом генералу Жоржу от 4 сентября, цель наступления состояла лишь в том, чтобы установить контакт с линией Зигфрида между Рейном и Мозелем и сковать здесь немцев. Робкая демонстрация не отвлекла с польского фронта ни одного немецкого солдата, ни одного орудия или танка. Уже 12 сентября Гамелен решил приостановить даже это подобие наступления "ввиду быстрого развития событий в Польше". В своей инструкции № 4 он потребовал начать отвод войск из района вблизи линии Зигфрида, который заняли французские войска, а вечером того же дня доложил высшему франко-британскому военному совету о необходимости приостановить атаки, которые не могут больше повлиять на события в Польше. Гамелен заявил: "В настоящее время больше нет необходимости немедленно обеспечить базу атаки против линии Зигфрида... Если осуществится атака противника через Люксембург и особенно через Бельгию, нам не хватит всех наших активных сил, чтобы противостоять ему"{126}. Совет поспешно одобрил решение Гамелена. Французский историк Гутар, автор труда о войне 1940 г., не без остроумия замечает: "Французы и англичане почувствовали облегчение, а так как немцы его тоже почувствовали, то можно оказать, что редко бывало, чтобы какое-нибудь решение вызвало в обоих лагерях такое единодушное облегчение"{127}. Однако, считая для себя невозможным активно помочь Польше, англо-французский военный совет был готов действовать более решительно, в случае если бы германские войска стали угрожать Балканам. В упомянутой инструкции Гамелена от 12 сентября имеется параграф, говорящий, что если главные силы противника будут продолжать наступление в направлении Балкан, то "ничто нам не помешает" действовать активно. Другая инструкция Гамелена, изданная 15 сентября, гласила, что, если немцы начнут наступать в Румынию, то есть опять-таки в направлении Балкан, "мы не будем оставаться полностью пассивными". Таким образом французские и английские руководители раскрывали карты: они не хотели помочь Польше, ссылаясь на отсутствие сил. Но этих сил оказывалось вполне достаточно для активных действий, когда создавалась угроза опорному пункту западного империализма на Балканах.

В Лондоне господствовала та же атмосфера, что и в Париже. В этом очень быстро убедилась польская военная миссия, прибывшая в Англию 3 сентября и тщетно пытавшаяся в течение недели добиться аудиенции у начальника имперского Генерального штаба Айронсайда. Когда же она была принята, то узнала, что может рассчитывать лишь на получение старых винтовок, и то через 5-6 месяцев.

Мистификация, проводимая западными союзниками и очень скоро ставшая предельно ясной для поляков, вызвала с их стороны гневный протест. Уже 12 сентября начальник польской миссии во Франции писал: "Ввиду того что польская армия, сражаясь героически в течение 16 дней, сдерживает одна все моторизованные силы и почти всю бомбардировочную авиацию немцев, вместе со всем польским народом неся огромные потери и жертвы, я имею честь, господин главнокомандующий, поставить вас в известность, что польский посол в Париже получил приказ передать сегодня его сиятельству господину председателю Совета ноту протеста в отношении недостаточных действий бомбардировочной авиации союзников"{128}.

Это письмо осталось без ответа. Что же можно было ответить? "Мы вступили в войну, - пишет французский исследователь де Барди, - с целью помочь Польше, но не имея на то ни желания (подчеркнуто нами. - Д. П.), ни средств"{129}. Да, прежде всего именно желания. Не в планах правительств Чемберлена и Даладье было выполнять обеты, данные польскому союзнику. Гораздо лучшим исходом казалось пожертвовать Польшей и позволить гитлеровским армиям выйти к границам Советского Союза. Можно было предполагать - и для этого имелось немало оснований, - что в определенных условиях вермахт уже сейчас пересечет эти границы. Но правда ли, что у Франции не имелось средств для поддержки поляков? Действительно ли союзникам нечем было оказывать помощь? Это немаловажный вопрос, так как и доныне подобное объяснение остается главным в системе оправданий бездействия союзных армий на германской границе в период разгрома Польши.