Что глаза мои видели (Том 2, Революция и Россия)

Утром, еще до молебствия в здании суда, я, во главе нашей адвокатской корпорации, тепло и сердечно приветствовал нашего старейшего, в течение всех пятидесяти лет, до глубокой старости чистого и преданного сословным интересам "старика" нашей, по выражению покойного В. Д. Спасовича, "вольной громады".

От товарищей по Совету я вручил ему "почетный" золотой значок присяжного поверенного, который прикрепил к петлице его фрака, когда мы вместе отправились в Суд на молебствие.

На торжественном соединенном заседании Судебной Палаты и Окружного Суда присутствовали многие члены Государственного Совета, сенаторы и недавно назначенный, новый Министр Юстиции, Хвостов.

Ораторами выступали сенаторы Н. Н. Шрейбер, А. Ф. Кони, вновь назначенный прокурор Судебной Палаты В. Р. Завадский и председатель Окружного Суда Рейнбот.

Последний, с льстиво-кокетливыми ужимками по адресу министра, был верноподданно-либерально слащав и производил впечатление русофильствующего и даже славянофильствующего, иноземца. Остальные были каждый на своем месте. Н. Н. Шрейбер - документально холоден и точен, А. Ф. Кони, как всегда, красноречив до болтливости. В. Р. Завадский, сохраняя достоинство в простоте изложения.

В общем, все было гладко, но лишено интереса. Подъему не чувствовалось. Походило не на праздник "Судебных Уставов" и, когда-то, "нового суда", а скорее на похороны живого мертвеца.

Не мудрено. Столько вивисекции над ними за это время (пятьдесят лет) Муравьевы и Щегловитовы проделали, что радоваться решительно было нечему.

Вечером должно было состояться также торжественное соединенное собрание присяжных поверенных и их помощников.

Я переговорил заранее с прокурором Судебной Палаты, который заведывал судебным зданием, и с Председателем Окружного Суда и заручился подходящим для многолюдного собрания помещением. Мне было обещано самое обширное зало уголовных заседаний, в котором за текущие пятьдесят лет прошли все выдающиеся, сенсационные процессы.

В Совете был поднят вопрос: приглашать ли на это торжество представителей судебной магистратуры и прокуратуры?

Почти единодушно он был решен отрицательно. Порешили никого не приглашать, но принять каждого, кто пожелал бы принести свое поздравление сословию и выразил бы желание придти на собрание.

По поводу обещанного мне помещения накануне произошло некоторое замешательство. От имени прокурора Судебной Палаты мне нисколько раз звонил Рейнбот и озабоченно спрашивал меня по телефону: могу ли я поручиться, что наше собрание не перейдет в политический митинг, с соответствующей тревожному моменту, "нежелательной" резолюцией?

Я отвечал, что исключаю возможность такого неуместного, для данного случая, инцидента.

Собрание оказалось настолько людным, что и на хорах и в самом зале негде было упасть яблоку.

Наиболее ярые "левые" отсутствовали. Керенского не было. Если не ошибаюсь, как раз в это время он был в Гельсингфорсе, где ему оперировали больную почку и куда, Совет препроводил ему денежное пocoбиe.

При появлении белого как лунь Д. В. Стасова, с новым золотым значком в петлице, он в течение нескольких минут сделался предметом дружных, сердечных оваций. Живой прообраз всей полувековой жизни сословия, разросшегося в такую компактную громаду, был дорог всем.

Провинциальные Советы присяжных поверенных, не исключая наиболее отдаленных: Иркутского, Томского и Тифлисского, прислали своих представителей, в лице своих председателей. Они выступили с приветственными речами по адресу Петроградской присяжной адвокатуры, положившей начало этически-сословному укладу, послужившему образцом для всей русской адвокатуры.

От магистратуры и прокуратуры приветствия не было. Антагонизм между правительственными органами и присяжной адвокатурой лишний раз был демонстративно подчеркнут.

По окончании приветствия я произнес большую программную речь, в которой, перечислив все трудные моменты в жизни русской адвокатуры, оттенил ее общественные заслуги и выставил девизом "мораль и право", которому она, при всех условиях жизни, должна неизменно служить. Призвание адвоката я ставил выше политики, выше преходящих общественных настроений и течений, выше политических форм общежития. Адвокатура может покончить свое бытие, (существование) лишь оказавшись лишнею среди блаженно-мирного альтруизма. всех человеческих душ.

Последовало еще множество речей.

В таком же духе говорили все представители провинциальных Советов, что подчеркивало отсутствие сепаратизма по округам, общность идеалов и солидарность интересов "всероссийской" адвокатуры.

Отовсюду звучала чистая русская речь и мне, невольно, приходили на память слова Тургенева о том, что русский язык, великий по своему богатству и силе, сам по себе уже показатель духовной мощи и светлого будущего России.

Несмотря на значительное возбуждение и страстность некоторых речей, собрание не вышло из сферы задушевной, праздничной торжественности и не превратилось в политический митинг. Доминирующей идеей всех говоривших было признание за русской адвокатурой элемента, объединяющего культурные силы Poccии.

С чувством глубокого удовлетворения, при шумных овациях по адресу президиума Собрания и его почетного председателя Д. В. Стасова, далеко за полночь, я закрыл заседание.

Когда, расходясь группами по домам мы очутились на свежем воздухе, дышалось легко, всею грудью.

Созвездия на чистом небе не казались далекими, непонятными иероглифами недоступной нам вечности, а, наоборот, яркими знамениями той высшей гармонии, которая должна же когда-нибудь добраться и до наших мятущихся грешных душ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.

Посещая, от времени до времени, наш "адвокатский" лазарет, помещавшийся в концертном зале Дервиза, на Васильевском острове, я не только убеждался в прекрасном уходе за больными и ранеными солдатами, но также и в том, что, благодаря прекрасной организации и заведенным там порядкам, в нем нет места для какой-либо партийной пропаганды.

Им заведывала особая выборная комиссия из испытанных, уважаемых членов нашего Совета.

Что касается нашего Санитарного отряда, все время работавшего на фронте, то о нем до Совета доходили, хотя только случайные, но, всегда очень лестные отзывы. Военные, соприкасавшееся с его деятельностью, особенно восторгались его самоотверженною преданностью долгу во время наших гибельных отступлений.

Изредка, на короткий срок, приезжал в Петроград" Переверзев. Я собирал в этих случаях общие собрания и он делал нам живой и образный доклад о деятельности отряда за истекший период. Мы встречали и провожали его всегда шумными овациями, и рады были глядеть на его загорелое, закаленное всякими ветрами и непогодами лицо, на его бравую военную выправку и подвижную, сухощавую фигуру в военно-походной форме. Ленточка, заработанного им Станислава, уже красовалась в его петлице. По всему было видно, что он жизнерадостно и стремительно весь поглощен своим делом.

В свою последнюю, такую, побывку в Петроград он усиленно приглашал меня побывать "на фронте", чтобы оказать этим, от имени сословия, внимание чинам его отряда.

Я обещал, и между нами было решено, что я воспользуюсь ближайшим рождественским судебным вакантом, чтобы дней на десять урваться из Петрограда.

При участии своего ближайшего сотрудника в этом деле, Прис. Повер. М. Г. Мандельштама, который пожелал сопровождать меня в этой поездке, была собрана среди товарищей, добровольной подпиской, порядочная сумма для приобретения рождественских подарков не только для отряда, но и для двух полков, при которых, ближайшим образом, состоял в данное время наш отряд.

Все необходимое, в виду предстоящей моей поездки, было устроено и налажено милейшим Максимом Григорьевичем, окончательно приписавшимся ко мне в адъютанты.

Он живо добыл все "документы", с необходимыми разрешениями военного начальства, без чего нельзя было проникнуть на фронт.

Сам, обрядившись в военно-походную форму "уполномоченного" и нацепив на себя даже шашку кавалерийского образца, Мандельштам настоял, чтобы и я преобразился "под военного", без чего, будто бы, не пускают на фронт. Он же доставил мне портного-специалиста этого дела, который и обрядил меня с ног до головы.