Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века

Так или иначе, а предполагаемая при Летнем дворце церковь воздвиглась на Троицкой площади и после освящения в 1756 г. должна была заменить былой петровский Троицкий собор. В таком виде эта церковь просуществовала до начала ХХ в., когда опять-таки из-за небрежности надзора сгорела. Конечно, можно было бы восстановить ее, так как в архиве бывшего министерства двора сохранился точный проект, но решили, что церковь слишком скромна, не соответствует царствованию Николая II, и надумали соорудить тут какой-нибудь сверхъестественный собор. Наступившая революция эти замыслы развеяла.

В 1794 г. в павильоне дворца артисты стали давать публичные концерты и маскарады. Через год в этом же павильоне временно поместили привезенные из Польши книги Залусского, послужившие основанием Императорской публичной библиотеки.

В 1801 г. архитектор Бренна построил на месте этого павильона, на средства некоего Казасси, театр, в котором играли сначала итальянские оперы, а потом и другие пьесы.

Вскоре театр этот, прозванный Малым, был куплен в казну и затем сломан, и вблизи него архитектором Росси выстроен нынешний Александринский театр.

К 1750 г. болотный лес между Невским проспектом и забором царских садов значительно уменьшился, вместо него уже появились целые кварталы, отчасти застроенные. Таким образом, произошло первое изменение в первоначальном плане застройки этой местности: она предназначалась для царских садов, предполагалось даже помощью особого караула воспретить обывателю здесь ходить. Но за 25 лет успели об планах забыть и отвели часть местности под застройку, а на другой части, находящейся между Фонтанкой, Екатерининской и Итальянской улицами и Невским проспектом, решили «сделать ягдгартен для гоньбы и стрелянья оленей, кабанов и зайцев и для того оное место изровнять и насадить деревьев, а против дорог каменные стенки».

Эта местность — теперь центр Петербурга; мы думаем, что она была таковой всегда, а, между тем, в царствование императрицы Анны Иоанновны она считалась такой окраиной, что можно было устроить заповедник для гоньбы кабанов!

При Екатерине I сад по берегу Мойки был, собственно говоря, огородом. Анна Иоанновна приказала: «Вместо того под наши огородные овощи для поварни нашей учредить гряды в том огороде, который за улицей против итальянского дома» (на месте Мариинской больницы на Литейном проспекте). Огород перенесли, но какое назначение должен был получить этот сад, не было определено. Потом на него, в недолгое свое правление, обратила внимание Анна Леопольдовна, приказав построить здесь небольшой домик. Как раз возле ворот сада, на противоположной стороне Итальянской улицы, был дом Румянцева, и в нем обитал саксонско-польский при русском дворе резидент, красивый граф Линар, пленивший Анну Леопольдовну. Удобство расположения сада возле этого дома давало возможность правительнице часто видеться здесь с Линаром, причем зачастую вход в сад посторонним лицам был воспрещаем. К числу этих посторонних относился и супруг правительницы Антон Ульрих Брауншвейгский. Когда он желал войти в сад, то находил двери просто-напросто запертыми, а стоявший часовой хладнокровно заявлял, что никого не велено пускать. То же самое постигало и великую княжну Елизавету Петровну, когда ей приходило желание не вовремя пройти через сад. Укажем еще, что при Анне Иоанновне в 1737 г. вышел приказ «наловить соловьев в Московской губернии 50, в Псковской и Новгородской тоже 50» и привезти их «за добрым призрением» в Санкт-Петербург, где и пустить их в Третий сад, а через год вышло распоряжение «о запрещении ловить соловьев около С.-Петербурга и во всей Ингерманландии под жестоким штрафом», — боялись, что обыватель поймает соловьев из Третьего сада.

Вступив на престол, Елизавета Петровна занялась серьезно этим садом и другими; прежде всего она дала название своим садам: нынешний Летний был назван Первым; сад, расположенный по Фонтанке вокруг Летнего дворца, получил название Второго сада, наконец, сад на Мойке стал зваться Третьим садом. Сначала этот Третий сад думали засадить липами, которых было много в Первом саду: в 1744 г. требовалось для посадки в Третий сад 10 000 липовых деревьев, но вскоре раздумали, и в 1747 г. «в новостроющийся сад, что при третьем огороде, потребно нынешней зимой поставить кленовых 25 000 дерев». Таким образом, те клены, которыми и в настоящее время любуются в саду Русского музея, насчитывают 250 лет. Кроме клена, в Третий сад были посажены и фруктовые деревья, с которыми было много хлопот у Елизаветы Петровны. «Ее императорское величество, — читаем мы в журнале генерал-адъютантов, — соизволила указать, что проходящие через сад рвут яблоки и другие фрукты, в котором своевольстве своей высочайшей императорской особой усмотреть изволили». Очевидно, любители фруктов не постеснялись рвать фрукты в присутствии императрицы. Но кроме этого своевольства, было еще одно зло, о котором сохранилась очень характерная пометка в цитированном нами уже журнале генерал-адъютантов: «5 мая 1751 года императрица указала, что как во дворце в садах, так и около дворцов никакой нечистоты отнюдь не допускать».

Было решено прорыть по Итальянской улице между Кривушами и Фонтанкой особый канал, чтобы отделить царские сады от города. Нехватка денег не позволила канал прокопать.

Очевидно, в конце 40-х гг. XVIII столетия на пустом еще пространстве между Третьим садом и Летним дворцом появились два парных пруда и между ними и Мойкой был разбит цветник, который имел специальное название «Променад». Остатки этих двойных прудов имеются и сейчас в саду Русского музея.

На пространстве между этими прудами и Итальянской и Караванной улицами был разбит лабиринт, необходимая принадлежность каждого благоустроенного сада XVIII в. Лабиринтом называлось особое расположение дорожек сада и запутывание их так, чтобы гуляющий заблудился и с трудом нашел выход. Лабиринт значится уже на махаевском плане 1753 г., но, кажется, в это время он еще не существовал, а был только в проекте. Это не мешало составителям плана показать его будто бывшим в действительности, точно так же, как местность по берегу Фонтанки показана незастроенной — будто здесь по лугу от Невского проспекта до главных ворот Летнего дворца только проходила дорога, будущая Караванная улица. Между тем, имеются данные, что в этой местности существовали уже постройки, но были, однако, изданы указы, повелевавшие снести все эти постройки в боязни пожаров. Указы эти не проводились в жизнь, но составитель плана 1753 года не забыл о них, и на плане берег Фонтанки свободен от построек. Эти две вещи — нанесение на план не существовавшего лабиринта и, наоборот, отсутствие существовавших уже к тому времени построек ясно показывают, как осторожно нужно относиться к планам XVIII в.

К середине XVIII в. изменился не только внешний облик крупных городских зданий, но и сам характер построек. Чисто практические сооружения, жизненно необходимые растущему городу, отходят на задний план, все внимание уделяется строительству дворцов и церквей. Крупнейшие церкви и соборы, созданные в те годы, столь же богаты и великолепны, как дворцы. Пример этому — Смольный монастырь и Никольский собор.

Строительство Смольного монастыря началось по проекту Растрелли в 1748 г. в районе излучины Невы, на месте, где во времена Петра I находился так называемый Смоляной, или Смольный двор — место хранения и перегонки смолы, необходимой для кораблестроения. Поэтому все сооружения, воздвигнутые здесь позднее, получили название Смольный, а окружающий район стал именоваться Смольнинским.

Сооружать Смольный монастырь начали по приказу Елизаветы Петровны, собиравшейся удалиться туда под старость. Поэтому Растрелли задумал свое сооружение как монастырь-дворец.

Согласно воле царицы, зодчий обязан был строить собор монастыря по образцу пятиглавого Успенского собора в Московском Кремле, а также возвести столпообразную колокольню, подобную колокольне Ивана Великого. Под руководством Растрелли была сделана модель всего монастырского комплекса с гигантской колокольней, открывающей въезд в монастырь, высота которой должна была превышать 140 метров. Модель сохранилась и находится в музее Академии художеств, но практически замысел полностью осуществить не удалось. Не была завершена при жизни Растрелли и отделка других зданий монастырского комплекса. Ее закончил уже гораздо позднее, в 30-х гг. XIX в., архитектор В. П. Стасов, бережно сохранивший стиль и особенности композиции автора проекта.