Консервативный вызов русской культуры - Белый лик (СИ)

В. Б. То есть нас ждет эпоха нового варварства?

И. Ш. Будут ли "темные века"? Это зависит от того, как будет решена проблема наследника западной цивилизации. Существует и сегодня ряд культур, способных сыграть эту роль. Китай, Индия, Латинская Америка, и, конечно, Россия. Мне кажется, что Россия занимает особенное место, она в себя вобрала много элементов западной цивилизации. Если бы наследником оказалась Россия, то человечество обошлось бы без эпохи "темных веков". Не было бы нового варварства, но сменился бы характер цивилизации. Для этого сама Россия должна уцелеть. Для меня развал западной цивилизации очевиден. У них уничтожается национальная основа государства, растет агрессивность особого свойства. Понятен терроризм в бедных странах, а когда в США в школу приходит мальчик с автоматом и начинает стрелять по друзьям и подружкам здесь отсутствует логика обычного террора. При этом из шести выстрелов шесть попаданий. Оказывается компьютерные игры на попадание вырабатывают меткость.

Сейчас кажется, что у России нет шансов выжить, очень мощное давление Запада, но я уверен, что это давление скоро закончится, главное выдержать. Сравнить можно с татарским игом. Конечно, у русских княжеств не было реального шанса освободиться, если бы не подточилась изнутри сама Орда

В. Б. Значит, нам надо, как Александру Невскому, тянуть время и копить силы, договариваться с новой Ордой (помните, у Николая Рубцова: "Иных времен татары и монголы"), а внутри страны сосредотачиваться и хранить свои традиции, свою литературу? И тогда возможно, что Россия станет новым центром цивилизации?

И. Ш. Такой шанс есть. Нам нужна удача, чтобы пережить гибельное время. Вот это - реальная задача русской национальной интеллигенции: духовно готовить Россию к новому цивилизационному подъему. Задача русской литературы.

В. Б. А кого из русских писателей ХХ века вы бы назвали среди духовных лидеров нации?

И. Ш. Наша литература замечательна. Блок, Бунин, Есенин... Единственно, не понимаю, когда в этот ряд попадает Максим Горький. Человек, который написал "Песню о соколе", мне не представляется значительным художником. Но, тем не менее, почему-то к нему как к равному относились и Чехов, и Толстой, и Бунин. Чего-то я, может быть, не понимаю в нем. Вадим Кожинов мне много говорил восторженного о "Климе Самгине", я начал читать скучища... А вот Сергей Есенин - невероятной глубины, тонкости и мистичности писатель. Иногда он писал такие вещи, которые и Пушкин бы не написал. Да, конечно, Шолохов, Булгаков, Платонов. А с Горьким просто казус. Я даже понимаю ценителей Маяковского. При всей его злобности он обладал магией слова, против которой ничего не скажешь. И, конечно, ХХ век заканчивается Александром Солженицыным и всей деревенской прозой - Белов, Распутин, Носов...

В. Б. Какое место вы отводите Александру Солженицыну? Каково ваше отношение к его творчеству? Как вы познакомились с ним?

И. Ш. Литература, как и история, идет неровными шагами. Всегда в тяжелые времена России дается подпорка в виде литературы. Вдруг рождается целый ряд крупных писателей, необходимых народу. Одним из таких и стал Александр Солженицын. А историю нашего знакомства описал сам Солженицын в мемуарах. Я мало что могу прибавить. Был опубликован "Один день Ивана Денисовича" - ярчайшая вещь. Затем стали ходить какие-то самиздатские материалы, "Раковый корпус"... А он приглядывался к интеллигенции. Делал таким образом: заходил к кому-то, зная что там есть и другие люди, интересные ему. И уже во время встречи сам решал, с кем знакомиться, с кем поддерживать отношения. Когда он ко мне зашел, поразил своим видом. Я видел до этого его изможденный портрет с книжки "Один день Ивана Денисовича". Наполненный скорбью, печалью.

И вдруг приходит такой с рыжей бородой, как шкипер какой-то, веселый человек. Я даже онемел. "Это вы - Игорь Ростиславович?" Я так удивился, что не сразу ему ответил... Его место, мне кажется, в плеяде писателей, реально повлиявших своими книгами на русских людей.

В. Б. Раз уж мы заговорили об Александре Солженицыне, хочу вас спросить, как вы, Игорь Ростиславович, занялись общественной правозащитной деятельностью? Вы - известный математик, лауреат многих премий, человек, обласканный властью,- и вдруг заняли такую жесткую позицию. Почему? Каждый шел к своей борьбе сам. Александр Зиновьев, Владимир Максимов и другие, также как и вы, уже обретя известность, бытовое благополучие, шли на конфликт с властью. Каков ваш путь?

И. Ш. Было общее течение того времени. Я стал интересоваться историей нашего общества, отмечать несуразности. Меня, помню, поразило помещение в психические больницы ряда известных критиков режима. Даже не в тюрьму, без суда и следствия, и как бы ты не осужденный, но в самых суровых условиях. И не пускают никого: мол, больной, нельзя беспокоить. Приговор становится бессрочным. Еще утописты когда-то утверждали, что преступников у нас не будет, мы будем их лечить... Вейтлинг, учитель Маркса об этом писал. Такие особые острова, где будут лечить неуправляемых людей. И это лечение политических критиков режима меня возмущало. Я встретился с Андреем Дмитриевичем Сахаровым по этому вопросу... Возмущало также отношение к Православной Церкви. Чему мешала в брежневское время наша Церковь, а ведь как притесняли! Я пытался разные письма писать в защиту Церкви.

В. Б. А как вы пришли к вере?

И. Ш. Ну, какой-то крючок у меня с самого детства был. Крестили меня при рождении. Но в молодости какое-то время считал себя атеистом. Считал, что в наше научное время нет места Богу. Но потом как-то решил составить список: а что же такое мы, ученые, знаем, что бы мешало вере в Бога? И оказалось, ничего не знаем и знать не можем. Это чистое внушение. Так что, как и многие другие, я пришел к своему нынешнему мировоззрению не сразу. Читал Маркса запоем, и Ленина читал. В отличие от иных политработников. Может, потому и сомневаться стал. В сравнении жизни с прочитанным...

В. Б. Кто ваши учителя в науке? В математике? Кто был ведущим математиком во времена вашей молодости?

И. Ш. Это были Понтрягин и Колмогоров. Я факультативно слушал и того и другого. С Понтрягиным я под конец жизни близко сошелся. Мы дружили. А с Колмогоровым я близок не был. Хотя хорошо был знаком. Но как ученый, скорее, был самоучкой. Заинтересовался той областью математики, которая у нас совсем не развивалась. Это было типично для моего поколения. Советская математика была сильно изолирована от мировой. И все открывал сам, даже читая какие-то интересные статьи. Изучение математики немножечко приобретало характер и собственного придумывания.

В. Б. Считаете ли вы, лауреат всех математических премий, академик, известный публицист, что ваша жизнь удалась? Хотелось бы вам что-нибудь в ней изменить?

И. Ш. Я приведу вам старинную притчу. Какой-то человек стал жаловаться Христу, что тот крест ему дал чересчур тяжелый. Тот говорит: приходи, выбери себе другой... Человек пришел и стал выбирать, один удобный, но длинный чересчур, другой покороче, но тяжелый... В результате выбрал свой же крест. Мне кажется, что жизнь не выбирают. Жизнь у меня была интересная и содержательная. Другой оценки нет. А что не смог сделать?.. Не было такой стратегической задачи, которую не решил. В математике-то много осталось нерешенных задач. Но это другое... Я испытываю то, что мне еще отец говорил: жизнь - интересная вещь, но очень медленно идет. Не узнаешь, чем она закончится. Отец был бы изумлен, узнав, чем закончится ХХ век. И мне жалко, что не узнаю, как Россия выйдет из кризиса, какой станет в будущем...

В. Б. Наша математическая школа находится на мировом уровне?

И. Ш. Да, на мировом уровне, но сам уровень снижается. Мне кажется, ХIХ век был золотым веком математики. Не только русской литературы, но и математики. Тогда математику делали гении, определяющие целые направления в науке. В конце того столетия математика стала более массовой, возникли математические школы. В наше время считалось, что советская математика стоит на втором месте после американской. Думаю, лишь количественно, а качественно мы им не уступали. Сейчас математика предельно интернационализировалась, развивается как бы сразу везде, где есть центры. Громадная единая машина, все связаны друг с другом, ездят друг к другу. Но и сейчас существуют лидеры, обладающие красотой выдумки....