Постижение России; Опыт историософского анализа

Во-первых, колоссальное недоверие к собственной национальной истории, культуре, духовности, к опыту, итогам и перспективам их развития. Тотальный национальный нигилизм.

Во-вторых, как следствие всего этого, переоценка опыта и итогов исторического творчества других цивилизаций и культур, слепая вера в универсальность хорошо зарекомендовавших себя вариантов их исторического развития.

В-третьих, вера не просто в универсальность законов истории, а в чудодейственную силу универсальных рецептов реформирования общества, в то, что, если есть универсальные законы истории, то должны быть и универсальные средства реформирования любого общества по одним и тем же цивилизационным лекалам. Тем самым смешивается формационная универсальность развития общества с многообразием цивилизационных типов его развития. Больше и хуже того, вообще не учитывается тот факт, что для того, чтобы формационная универсальность исторического развития стала реальностью, она предварительно должна стать частью цивилизационной исторической реальности, должна быть адаптирована к своеобразию локальных цивилизаций, к самой специфике типов цивилизационного развития в истории.

При всей необходимости определенной цивилизационной модернизации локальной цивилизации для того, чтобы вписаться в универсальную логику формационного развития человечества, все-таки и, в конечном счете, именно формационная реальность для того, чтобы стать исторической, должна стать неотъемлемой частью цивилизационной, адаптироваться к ее локальным особенностям. И это закономерно, исторически преходящее, формационное адаптируется к исторически более устойчивому, вечному, цивилизационному, а не наоборот. В противном случае, с каждым новым формационным переходом в истории мы наблюдали бы смену локальных цивилизаций и типов цивилизационного развития в истории. Но так не происходит и не может происходить и именно потому, что локальная цивилизация - абсолютный максимум истории.

Но Россия для вненациональной России не является таким максимумом, собственно Россией, она вообще ничем не является, в лучшем случае "кривым зеркалом" иной цивилизации. Отсюда и основная патология в историческом развитии России, когда освоение новых формационных свойств и качеств общества совмещается с цивилизационным переворотом, с попыткой выйти из локальности собственной цивилизации и освоить цивилизационно инаковый способ бытия в истории, иной тип цивилизационного развития.

Вполне закономерно, что все это совмещается со своеобразным антинациональным идеологическим обеспечением, основными моментами которого становятся: признание собственной исторической неполноценности, неэффективности, тупиковости и бесперспективности внутренних, естественно сложившихся тенденций жизни и развития, национально обусловленных форм исторического творчества, требование их ликвидации или радикальной перестройки. Россию принуждают платить дань собственной сущностью за любой проект ее исторической модернизации. Мало того, поскольку "осчастливливание" должно прийти со стороны, то оно неизбежно приходит "сверху" и посредством насилия. Носителем реформ становится властная сила.

Вот почему в России успех реформ всегда зависел от силы и эффективности власти. Вот почему сама власть становилась главным хаотизатором страны. Так было в Октябре 1917-го, так стало и в Августе 1991-го и так будет до тех пор, пока не сложатся структуры развитого гражданского общества, способного не только ограничить всевластие государства в России, но и к большей цивилизационной и национальной идентичности, к тому, чтобы жить только в этом пространстве и этими ценностями идентичности. Ибо нет и не может быть истинно гражданского субъекта в истории без истинно национального, живущего всеми формами своей цивилизационной, исторической и национальной идентичности.

Есть еще одна группа и чрезвычайно разрушительных проявлений российских реформ, которая подпитывается практикой слома цивилизационной и национальной идентичности. В самом деле, откуда в России неукротимая тяга к скорым, резким и радикальным решениям проблем собственного бытия в истории, тяга к революционным скачкам - решать все и сразу, сразу перейти к социализму за 3 - 5 лет, к коммунизму за 20 лет, к рынку за 500 дней? Откуда эта тяга не считаться со сложившимися социально-экономическими, формационными и цивилизационными реальностями, с тенденциями собственного исторического развития, стремление заменить их на новые, ко всему прочему, неадекватные цивилизационным основам России? Откуда это недоверие к собственному потенциалу исторического творчества, преданность не реальностям, а идеям, стремление реформировать общество от идеала, а не от сложившихся реальностей и при этом еще и от идеала, заимствованного со стороны? Откуда этот хаос вседозволенности по отношению к собственной истории, культуре, духовности, по отношению к собственной нации?

Думается, оттуда же, от идеи цивилизационного переворота, от стремления подчинить логику формационной модернизации России логике цивилизационного переворота. Мы, не будучи Европой, в цивилизационном отношении, хотим развиваться как Европа. Мы стремимся освоить архетипы социальности, культуры, духовности, сам тип цивилизационного развития, который разрушает наш собственный, наши собственные архетипы. Мы не хотим развиваться на своей собственной цивилизационной основе. Мы все время вталкиваем себя в промежуточное цивилизационное положение, когда отказываемся от развития себя на своей собственной цивилизационной основе, на основе саморазвития генетического кода собственной истории, но и не можем развиваться на чужой цивилизационной основе.

Это стремление перепрыгнуть из одной цивилизационной реальности в другую, не считаться с реальностью как таковой завершается тем, что мы зависаем между цивилизационными реальностями, пытаемся жить в межцивилизационных переходах, в пространстве исторической маргинальности и неустойчивости, которое уже само по себе является благодатной почвой для радикализма всех политических мастей, любого масштаба и направленности.

Именно отсюда и сама неукорененность в реальности, шараханье от одной крайности к другой, тяга к простым и скорым решениям, вера в то, что, если оседлать законы истории, то можно оседлать саму историческую реальность, с которой в этом случае можно будет делать чуть ли не все, что заблагорассудится. Именно безмерность нашей беспочвенности, поощряемая слепой верой в неограниченную силу универсальных законов и заемных рецептов реформирования общества, является основой для задействования самых революционных методов реформирования общества. Хотя общество необходимо реформировать так, чтобы не создавать условий для революционной ломки его структур, для задействования революционных средств и методов его преобразования. Они не противоестественны истории, ее закономерностям. Они просто очень дорого стоят. Революция - это признак окончательно и бесповоротно запутавшегося в истории общества, это признак беспомощности общества решить свои проблемы иным путем.

В исторических условиях России все это усугубляется еще и наличием в ней массового вненационального субъекта, не укорененного в основах исторической и национальной России. И именно поэтому способного пойти дальше целей и задач самой социальной революции, на ее плечах, с помощью средств социальной революции прорваться в пространство цивилизационного переворота, к решению задач по изменению основ локальности русско-российской цивилизации, самого типа цивилизационного бытия и развития в истории.

Всему этому способствует еще одна и весьма жесткая, но уже ментальная особенность вненациональной России: в себе, как правило, совершенно не жалко то, с чем себя не идентифицируешь, напротив, как раз именно оно превращается в главного "внутреннего врага", в главное препятствие для реализации иных ценностей идентичности собственного существования в истории. Это еще одна причина, много объясняющая в том, почему в России все возможно. Просто многое в России и для многих является чужим и даже враждебным. А с этим не существуют в истории, это преодолевают в истории. Так кризис идентичности в России - цивилизационный и национальный становится вечно подпитывающим началом практики преодоления России в истории.