Полет инженера Андре

Около половины второго аэростат замер на месте. Время от времени тянуло слабым ветерком с зюйд-зюйд-веста, но он не мог сдвинуть "Орел".

Наша одежда намокла, словно мы очутились в бане.

- Стоять на месте отвратительно, - сказал я.

- Конечно, - согласился Нильс Стриндберг - Навигаре нецессе эст.

Ровно в два часа ночи мы разбудили Андре.

- Где мой чемодан? - спросил он.

- Здесь нет никаких чемоданов, - ответил Стриндберг.

- А твой халат остался на борту канонерки его величества короля, добавил я.

Андре прислонился к приборному кольцу.

- Стакан воды.

- Здесь на борту худо с водой, - сказал я. - Пожалуй, это упущение. А стаканов и вовсе нет. Можем предложить тебе либо сухого песка либо одну из оставшихся бутылок пива. И всю влагу, которая капает с сети, такелажа и стропов.

Я откупорил бутылку, Андре жадно прильнул к горлышку. Стриндберг сделал небольшой глоток, я глотнул еще меньше и вернул бутылку нашему начальнику.

Андре прошелся несколько раз по тесной палубе-крыше гондолы. Посмотрел вниз на льдины и разводья, попытался отыскать солнце во мгле.

- Вот наше место, - сказал Стриндберг вручая ему бумажку с координатами, определенными с той точностью, какую допускала обстановка. Ветер западный, слабый, мы стоим на месте.

Андре отправил нас вниз, в гондолу, и задраил люк в крыше. Мы устроились поудобнее, Стриндберг закрыл оба окошка, стало почти совсем темно. Было холодновато, и мы накрылись одеялом.

- Откуда оно? - спросил я

- Предусмотрительный доктор Лембке бросил его в гондолу, когда ее крепили к шару в эллинге.

- Что ты думаешь об этом штиле? Может быть, мы очутились в центре циклона, который смещается на восток? Как по твоему? Не ждут ли нас по ту сторону центра циклона северо-западные ветры?

- Кто его знает? - зевнул Стриндберг.

Даже при легком юго-западном или западном ветре мы меньше чем через неделю достигли бы сибирских берегов.

Безбрежные тундры северной Сибири всегда дразнили мое воображение. Великие реки Обь, Пур, Таз, Енисей, Пясина и так далее. Похоже на детский стишок.

Но штиль мог смениться и сильным южным ветром, который понесет нас до полюса и дальше, к арктическим равнинам Канады или нагорьям Аляски.

- Если подует южный ветер, - сказал я, - надо будет удлинить и два других гайдропа тоже. Без этого нельзя. Понадобятся три гайдропа, чтобы, используя их тормозящее трение о лед и воду, управлять шаром при помощи паруса и взять курс на полюс. При попутном ветре и при солнце мы могли бы тогда суток за десять достичь Американского материка. Предположим, продолжал я, - что подули сильные южные ветры. Мы идем на север. Достигли полюса и сбросили полярный буй со шведским флагом. И продолжаем полет в том же направлении. Но в одно мгновение южный ветер превратился в северный, и наш северный курс сменился южным. Представляешь себе?

Стриндберг ничего не ответил. Он спал.

Царила полная тишина, лишь гондола поскрипывала от шагов Андре и глубокого, спокойного дыхания Стриндберга.

Туман, облака, сырость, капающая влага испортили мне настроение. Толкуя о полярном перелете, Андре всегда упирал на круглосуточное яркое солнце, постоянную температуру и значение этих факторов для дальности полета шара.

Я не мог припомнить чтобы он хоть раз говорил о тумане и влаге.

Зато я отчетливо помнил, что эти вещи неизменно фигурировали в выступлениях критиков Андре как в Швеции, так и за рубежом.

Послышался характерный звук тросов, скользящих по воде. "Орел" снова тронулся с места.

12 июля мы проснулись в начале восьмого и поднялись наверх через палубный люк.

- Сейчас стоим на месте - сообщил Андре - Но мы прошли не меньше морской мили.

- На какой высоте? - спросил Стриндберг.

- Двадцать-тридцать метров.

- Курс? - поинтересовался я.

- В основном западный.

Облако - или туман - стало плотнее Мы отчетливо различали ледяные глыбы под нами, но горизонтальная видимость не превышала тысячи метров.

Балластные тросы покоились на льду и воде, и шар опять развернулся так, что паруса очутились с наветренной стороны.

То и дело проглядывало солнце, пелена облаков явно редела.

С помощью превосходного универсального инструмента Глеерупа мы со Стриндбергом сумели несколько раз определить наши координаты.

- Аэростат неправильно сконструирован, - сказал я. - Вернее, гайдропы и балластные тросы размещены не так, как следует. Гайдропы укреплены слишком близко к центру шара, их надо было отнести подальше от паруса. А балластные тросы привязаны к строповому кольцу под самым парусом, тогда как их нужно было подвесить в противоположной стороне. Ведь у шара есть и нос, и корма, хотя он круглый. В итоге, как только балластные тросы ложатся на лед или воду, шар поворачивается на девяносто градусов, и паруса, которые должны им управлять, перестают работать.

- Ты совершенно прав, - подтвердил Андре. - Только вместо девяноста ты должен был сказать сто восемьдесят градусов. Мы пионеры, - продолжал он. Это первый в истории продолжительный полет на управляемом шаре. Наш опыт сыграет большую роль для конструирования определенных деталей второго шара.

- Как ты оцениваешь ситуацию? - спросил Стриндберг.

Андре улыбнулся, насколько можно улыбнуться с полным ртом.

- Оцениваю? Оценивать бессмысленно, - ответил он. - Мы находимся в исключительной ситуации. Сейчас важны не оценки, а наши наблюдения. Мы двигаемся. У меня всегда спокойно на душе, когда я в пути, когда куда то двигаюсь.

От его дружелюбной, ничем не омраченной улыбки веяло спокойствием и уверенностью.

- К тому же мы первые летим на шаре над полярным морем. Либо мы безумцы, либо у нас будет много последователей.

Около трех часов дня 12 июля гондола дважды ударилась о лед.

В это время наш курс был несколько севернее чем в полдень. Скорость достигала двухсот метров в минуту.

Чтобы набрать высоту, мы сбросили знаменитый рюкзак Тёрнера, один якорь поменьше, несколько тросов и двадцать пять килограммов песку.

Через час мы обрубили один из балластных тросов - пятьдесят килограммов веса, не считая влаги. Но гондола снова и снова задевала лед.

Оболочка, сеть, пояс, стропы, гондола и гайдропы впитали, наверно, не меньше тонны влаги.

Наша средняя высота над плотными дрейфующими льдами составляла от силы пятьдесят метров.

Андре поднялся в грузовой отсек над строповым кольцом и вернулся оттуда с большим пробковым буем, тем самым, который должен был отметить наше прохождение над полюсом.

- Ну что, сбросим? - опросил он.

- У нас еще есть песок в мешках, - ответил я. - Правда, его немного осталось. А что, это необходимо?

- Бросай, черт с ним! - сказал Стриндберг.

Вскоре после этого "Орел" остановился. Один из балластных тросов застрял в торосах.

Шар медленно покачивался из стороны в сторону, но трос не отцеплялся. Мы поневоле стали на якорь.

Сила ветра не превышала четырех пяти метров в секунду, он дул почти точно на запад.

- На высоте двухсот метров скорость ветра должна быть не меньше десяти метров в секунду, - сказал Андре.

- Выражайся яснее, - попросил я.

- Если мы сбросим еще несколько сот килограммов балласта, - пояснил он, - оторвемся от льда. Достаточно обрубить зацепившийся трос и еще два или три троса.

- А дальше?

- К утру сможем совершить посадку в Гренландии.

- Вы сбросили полярный буй, - сказал я -Ладно, он много весил. И он, возможно, не так уж нужен. Шведский флаг можно сбросить над полюсом на багре. И все таки это был акт отчаяния. Ты потерял надежду дойти до полюса, Андре. Уже. В Гренландию ходят на пароходе, а не на воздушном шаре! Так что, мы сдаемся?

Последние девять десять часов полета были достаточно напряженными и утомительными, потому что гондола то и дело ударялась о лед. Прибавьте сюда туман, влагу, холод. И, что хуже всего, неверный курс, западный вместо северного. Теперь мы и вовсе остановились, став на якоре поневоле.