Иван Болотников (Часть 2)

- Да что наши! - взвился боярин. - Не успеет язык высунуть - и в железа. На Москве, атаман, смутьяны в застенках сидят.

- Ну, здесь не Москва, боярин. На Дону темницам не бывать, нахохлился Васильев.

- Вот то и худо! - еще более вскинулся Куракин. - Не было у вас порядка и не будет. Народ надо в узде держать!

- В узде? Не то речешь, боярин. Мы на то и казаки, чтоб по воле ходить.

- Сторону крамольных людишек держишь, атаман! Заодно с ворами!

Васильев потемнел в лице.

- На Дону воров нет, боярин. Здесь казаки. И помыслы наши о державе, а не о лихом деле.

- О державе? Это голытьба-то о державе?

Куракин даже задохнулся от возмущения. Борода его задергалась, глаза округлились.

- Да вы всей Руси помеха! Не будь вас, Москва бы жила в покое. Царь бы не слал стрельцов на окраины.

- Царь на нас стрельцов, а мы того царя грудью прикрываем. Вот так-то, боярин.

- Это вы-то грудью! - сорвался на крик Куракин. - Воры, разбойники!

- Грудью, боярин, - веско повторил Васильев. - Казы-Гирей на Русь идет, и мы его здесь остановим.

Куракин опешил: о набеге татар он еще ничего не слыхал. Ужель и в самом деле басурмане хлынут? Тут не стольный град, можно и головы лишиться.

- Доподлинны ли вести, атаман?

- Доподлинны, боярин. Скоро татары будут у Раздор.

Куракину стало не по себе, мысли его лихорадочно заметались, и он уже почти совсем забыл о своем гневе к раздорской вольнице. Боярина обуял страх, и эту перемену в его лице хорошо уловил Васильев.

- Хан пойдет со всем войском. Будет жарко, боярин, - не скрывая иронии, промолвил атаман.

"Господи, мать-богородица! Угодил же в самое пекло, - растерянно ахал Илья Митрофаныч. - Уж лучше в опале у государя быть, чем под носом татарина сидеть. Ой, лихо тут! Как не хотелось в Раздоры ехать, да царь приказал. И не царь вовсе. Борис Годунов именем царя повелел". "Поезжай, Илья Митрофаныч, и приведи казаков к послушанию". Приведешь их! Разбойник на разбойнике. Вон и Васильев куражится. Но пошто тогда на Москву тайного гонца присылал? Чтоб царя улестить, а самому вновь разбоем промышлять? Хитер же, Богдашка, лукав... А мне-то как быть? Тут оставаться опасно".

Куракин взопрел, глаза его потерянно забегали по столу.

- Выпей, боярин, - вновь придвинул кубок Васильев.

Куракин выпил, закусил икрой, и ему малость полегчало. Атаман же опять наполнил кубки.

- Еще по единой, боярин. За здравие государя всея Руси!

За государя не выпить - грех. Осушил боярин кубок до дна и вскоре обмяк, раскраснелся; скинул шубу с плеч, оставшись в синем бархатном кафтане.

- Царя-то хоть известили?

- Известили, боярин. Хан врасплох не застанет.

- А сами-то как? Нешто орды не боитесь?

- В Диком Поле живем, боярин. Соберем в Раздоры станицы и будем отбиваться... Да вот одно худо, - Васильев нахмурился. - Маловато у нас пороху, свинца и ядер. Пушечного зелья и на седмицу не хватит. Татары же, бывает, месяцами крепости берут. А про хлеб и гутарить неча. Оскудели, боярин. Царь нам три года хлеба не присылает.

- Гневается на вас царь. Басурман задерите, беглых укрываете?

- Басурмане нас сами задорят... А вот о беглых особая речь. Тут нам, боярин, поразмыслить надо. Крепко поразмыслить.

Васильев кинул на боярина пытливый взгляд, и Куракин насторожился.

- Поразмыслим, атаман. За тем к тебе и притащился. О беглых бояре пуще всего в затуге. Надобны они нам, атаман, ох, как надобны!

- Вам надобны, а Дону - помеха, - наугрюмился Васильев. - Хоть сейчас выдал бы до единого.

- Вот и слава богу! - возрадовался Куракин. - Вот за то и выпьем.

Богдан Васильев давно носил в себе тайный умысел - отгородиться крепкой стеной от беглого люда, от которого он видел все беды на Дону. "Чем больше голытьбы! - не раз говорил он своим доверенным старшинам, - тем больше голоду и напастей". Дон как ни велик, но всех ему не прокормить. А голытьба прет и прет, где тут хлеба набраться. Старожилые, домовитые казаки уж сколь лет на беглых косятся. Они им - поперек горла. Придут на Дон - ни кола, ни двора, глотки дерут: "Вы тут разжились, дворы от богатства ломятся, а мы босы и наги. Айда на поганых! Айда на Волгу купчишек грабить!" И начинается буча. Пойдут на разбой, а перед царем отвечать всему Дону. И нет тогда ни хлеба, ни зелья. Вот и выходит: беглого пригреешь, от царя упрячешь, а домовитым - потуже гашник подтягивать да за свое добро опасаться. Голытьба вот-вот на старожилых кинется, и тогда пойдет такая заваруха, что вовек не расхлебать. А заварухи Васильев не хотел. Доном должны владеть крепкие домовитые казаки, те, что давно надуванили добра и со всеми жаждали замирения: будь то татарин, турок или поволжский ногаец. Дон устал от беспрестанных войн и набегов.

После третьего кубка Куракин и вовсе повеселел - вино было крепкое, но Васильев посмотрел на боярина смуро.

"Задавили мужика, вот и бежит на Дон. Нет бы чуток слабину дали, господа вислобрюхие!"

Куракин, не замечая насупленного взгляда атамана, навалился на снедь, благо на столе было всего довольно. Осведомился:

- Когда ж за беглых возьмешься, Богдан Андреич?

- А вот как от крымца отобьемся, так и возьмусь.

- Тяжеленько будет, атаман. Беглых прорва. Тыщами лезут на Дон, стрелецкие заставы не управляются. У меня вон полста оратаев сбегло, а пымали только троих. Мудрено мужика остановить.

- Мудрено, боярин. Но ежели крепко за него взяться, - остановим, не пустим на Дон.

- Да как крепче-то, атаман?

- А вот так, боярин, - Васильев глянул на дверь и придвинулся к Куракину. - Надо вкупе с Москвой браться. Одних царевых застав мало. Мыслю своих донцов поставить.

- Своих? - озадаченно протянул Куракин. - Этих-то смутьянов? Пустое речешь, атаман. Наслушался на площади.

- Кричали больше из голодранцев. Но есть у нас и добрые казаки, те, что на Дону издавна. Их у нас тысячи. Соберем из домовитых станицы - и в Верховье. Ни один беглый не проскочит.

- А нонешных горлопанов куда денешь? У тебя их, почитай, целая рать.

Васильев к Куракину еще теснее.

- И горлопанам сыщем место. Лишь бы царь помог... Я вот что мекаю, боярин. Голытьба в набег просится. Давно норовит в поход уйти. И пусть идет!

- Куда ж, атаман?

- На Волгу, боярин. Вас, бояр, громить да купчишек зорить. Пусть снаряжаются.

Куракин оторопело глянул на Васильева.

- Рехнулся, атаман! Да мыслимо ли дело голытьбу на бояр напущатъ? То бунт!

- Погодь, боярин, уйми гнев. Не на бунт призываю. Помыслы мои иные. И царь будет доволен, и на Дону станет спокойно.

- Не разумею тебя, Богдан Андреич, никак не разумею.

- Сейчас уразумеешь, боярин. Но хочу упредить, - разговор наш держи в тайне великой. Иначе ни мне, ни тебе головы не сносить.

- Не болтлив я, Богдан Андреич. Богом клянусь, - истово перекрестившись, заверил Куракин.

Васильев поднялся и толкнул ногой дверь. В сенях никого не было. Атаман вновь подсел к боярину, но заговорил не сразу, все еще не решаясь высказать задуманное.

- Коли от татар отобьемся, голытьбе в куренях не усидеть - в набег подастся. Многие с Дона уйдут, то и добро. Дурную траву - с поля вон. Придет голытьба на Волгу, захочет купцов и бояр зорить, а угодит в капкан.

Куракин вновь непонимающе глянул на Васильева, и тот наконец прояснил:

- О разбойном походе извещу на Москву. Борис Годунов уж сколь лет помышляет покончить с крамолой на Дону. Вот и пусть изводит. Прикажет снять цареву рать с Оки - и конец голодранцам. Уяснил, боярин?

- Вот ты каков, - крутнул головой Куракин. - Коварен, Богдан Андреич, ох, коварен. Ужель своих донцов не жаль?

- Какие они "свои"? - желчно отмахнулся Васильев. - Они добрым казакам житья не дают. Не нужны они Дону!

В тот же день Куракин заспешил в Москву.

ГЛАВА 9

КРЫМСКИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ

Вскоре все казачье Понизовье собралось в Раздорах. Покинула свою станицу и родниковская повольница во главе с атаманом Болотниковым.