Иван Грозный

Вычисления эти только приблизительны. Однако все документы, имеющиеся в нашем распоряжении, свидетельствуют о громадных и несоответствующих общему состоянию страны богатствах монастырей.

Было бы однако большой несправедливостью утверждать, как это делали в то время, что духовенство, белое и черное, употребляет свои материальные средства и моральное влияние только для своих выгод. Очень долгое время здесь, как и в других местах, нравственное сознание народа находило себе поддержку только в среде этой национальной церкви и свое выражение – в ее учении. По крайней мере до половины шестнадцатого века духовная власть представителей церкви и особенно митрополита служила благодетельным противовесом всемогуществу государства. Из прав, присвоенных высшему духовенству, заступничество за жертв произвола и насилия должно быть вписано золотыми буквами в историю страны. Кроме того, церковь и белое духовенство были деятельными сотрудниками и, с некоторой точки зрения, главными работниками в великом деле национального объединения, к которому стремилась Москва. Это требует пояснения. У первых «собирателей земли русской» идея единства была еще полусознательной.

В своем завещании сын Калиты Симеон Гордый (1341–1353) настойчиво рекомендует своему сыну идти по намеченному им пути, «чтобы память о наших отцах и о нас не изгладилась и чтобы не потух светильник»… Однако не гордая мечта переустройства великой родины, а другие заботы вызывали вековые усилия этих темных князей. Они прикупают деревню к деревне, прибавляют владение к владению, накопляют в своих сундуках золото, серебро, драгоценные камни, жемчуга, обсчитывают своего господина, татарского хана, при уплате ему дани, разоряют и убивают своих братьев-князей. Если же кому-нибудь из них придется высказать свою затаенную мысль, объясняющую причину этой упорной работы, он просто скажет, что это все делается ради того момента, «когда нас Бог избавить от Орды»… То, чего они желали, была прежде всего свобода, возможность не гнуть больше спины под сапогом иноземного завоевателя и не слизывать с шеи коня капель кумыса, который прольет хан из кубка, поданного ему ими же. Им еще приходится это испытывать. И они хотят выйти из этой зависимости. И когда это случится, они снова примутся накоплять новые богатства, будут совершать новые насилия и грабежи с единственной целью приобрести несколько десятин и наполнить сокровищами несколько лишних сундуков.

Однако идея национального единства мало-помалу проникает в упрямые головы этих фанатических скопидомов. Она родилась и выросла рядом с ними. Гораздо раньше, чем какой-либо московский князь подумал сделаться политическим представителем объединенной Руси, митрополит московский стал ее религиозным представителем. Такова была сила вещей.

Славянский Восток составлял как бы одну епархию, зависевшую от константинопольского патриарха. Таким образом он имел главный центр объединения, общий очаг. Этот центр долгое время был кочующим, как и все другие. Но уже современник Калиты (1325–1341) митрополит Петр решился принять титул митрополита всея Руси, и тогда же князья, отстаивавшие друг перед другом первенство Москвы, Рязани, Суздаля, Твери, заспорили из-за того, чья столица будет местом пребывания митрополита и с ним приобретет видимый знак превосходства. Михаил Ярославич Тверской сначала взял верх и начал называть себя князем всея Руси. Но Калита скоро победил, и преобладание Москвы было утверждено за полтора века до Ивана Великого. Полтора века спустя религиозное единство распалось, благодаря образованию по соседству в польско-литовском государстве нового духовного центра. Флорентийская уния завершила разобщение между этими двумя центрами. Но уже в то время политическое единство, выросшее и окрепшее в Москве, приобрело шансы стать прочным и продолжительным. Монастыри со своей стороны внесли часть дани в дело колонизации, которому новая Русь также в некоторой степени была обязана своим возникновением.

Движение монастырской колонизации шло главным образом в противоположном направлении тому, которое совершали обыкновенные колонисты, побуждаемые исключительно практическими соображениями. Тогда как последние направлялись в богатые южные земли, монахи, воодушевляемые высшими идеалами, направлялись на северо-восток, в пустынные места и непроходимые леса. Без них сюда долго бы еще не проникли и предприимчивые миряне. Там они входили в соприкосновение с финским населением, еще поклонявшимся идолам, и выполняли двоякую задачу: разрабатывали девственные земли и просвещали души язычников. Они все подвигались и подвигались вперед. Таков Трифон, современник Ивана Грозного. Он со своим товарищем Феодонитом на берегу реки Печенги научил искусству обрабатывать землю и просветил истиной веры лапландские племена, которые встретили сначала враждебно благочестивых отшельников, а потом стали послушны им.

На востоке, со стороны татарской границы, религиозная проповедь также опередила завоевания. Возникшие здесь монастырские учреждения задолго до взятия Казани, еще в четырнадцатом веке, перешли за р. Суру, а потом продолжались и дальше, помогая, а иногда и защищая прогресс национального движения. Располагая большими средствами, часто хорошо укрепленные, монастыри были поддержкой для армии во время военной кампаний. Монастырь Святого Кирилла со своими валами, снабженными артиллерией и 38 массивными башнями, в стратегическом отношении превосходил Новгород.

Наконец, если стечение верующих в эти излюбленные места паломничества давали повод к непростительному торгашеству на ярмарках, совпадавших с приходскими праздниками, если обыкновение давать частным лицам взаймы деньги и брать с них не менее 10 %, если все это вызывало ожесточенные споры, то все же существовала до XVIII века традиция, требовавшая, чтобы эти богатства, собранные в одних руках, являлись в некотором роде запасом, к которому государство могло бы прибегнуть в годину испытаний. Подобно сокровищам, накопленным египетскими жрецами в знаменитом Лабиринте, не были оберегаемы так строго, чтобы в них не видели в некотором роде общего достояния. Обычай также требовал, чтобы монастыри никому не отказывали ни в пище, ни во временном пристанище. Князья и бояре сами пользовались этим, заезжая по пути в Господни обители и, подкрепившись в них, брали еще с собой запасы в дорогу. Что же касается бедняков, то они смотрели на обители как на нечто принадлежащее им. И монастыри оправдывали подобные претензии. В Волоколамском монастыре в один неурожайный год однажды роздали хлеба 7000 человек и в течение месяца кормили 4–5 тысяч голодавших. Это было при Василии Ивановиче, отце Грозного. Игумен Иосиф в этот год продал скот и даже монастырские облачения. Монахи отказались даже от кваса и ограничивались самой необходимой суровой пищей. С этого же времени стали основываться при монастырях гостеприимницы и больницы.

Чего же недоставало этим подвижникам, чтобы еще больше возвысить их значение, чтобы, как на Западе, основать в своих обителях и при церквах очаги высшей культуры и элементарного образования, чтобы стать не только религиозными просветителями, но и воспитателями, насадителями цивилизации среди своего народа? Чего не было у этих, часто героических, священников, из которых одни ходят от дверей к дверям, собирая подаяния для тысяч обездоленных, другие выдерживают борьбу со стихиями в суровом северном крае или идут к трону смягчать страшный царский гнев? История давно ответила: им недоставало образования.

Из 23 митрополитов, бывших на Руси до монгольского нашествия, 17 было греков, и еще долго после этого греческий и болгарский элемент преобладал в составе духовенства как белого, так и черного. Даже после того как русские митрополиты перестали быть поставляемы в Константинополе, т. е. сразу же после Флорентийской унии, они все еще продолжали искать там утверждения в своем сане.

Частые появления на Руси восточных монахов за сбором милостыни и частые путешествия русских паломников к обителям Афонской горы и другим соседним святыням – все это поддерживало непрерывные сношения между обеими церквами. Религиозная жизнь страны, таким образом, постоянно обращалась к своему первоисточнику. История доказала, что это был источник, из которого и Западная Европа некогда утоляла свою духовную жажду. Я покажу далее, что Русь XVI века могла приобретать оттуда, какие элементы культурного и нравственного развития могла черпать там. Здесь я остановлюсь только на одном факте.