Римская история в лицах

Перед тем как обе армии направились к Геллеспонту, Кассий обратился к солдатам с большой речью. Аппиан ее подробно пересказывает. Кассий начинает с изложения предыстории и защиты справедливости их дела (включая необходимость устранения Цезаря), затем он обличает злодеяния триумвиров и призывает воинов идти на бой «за свободу на пользу только сенату и народу». В заключение же объявляет о немедленной выдаче каждому солдату по весьма внушительной сумме в полторы тысячи денариев, соответственно еще больших денег центурионам и военным трибунам, да еще ценных подарков наиболее заслуженным воинам. Осуществив таким образом «идеологическую подготовку» своего войска, Кассий и Брут выступают в поход.

Плутарх рассказывает, что в ночь перед переправой в Европу Бруту было некое видение. Вряд ли мы поверим в этот рассказ, но воспроизвести его стоит, так как он характерен для мистических представлений древних римлян и добавляет еще один штрих к легендарному облику Марка Брута.

«Была самая глухая часть ночи, в палатке Брута горел тусклый огонь. Весь лагерь обнимала глубокая тишина. Брут был погружен в свои думы и размышления, как вдруг ему послышалось, будто кто-то вошел. Подняв глаза, он разглядел у входа страшный, чудовищный призрак исполинского роста. Видение стояло молча. Собравшись с силами, Брут спросил: «Кто ты — человек или бог, и зачем пришел?» Призрак отвечал: «Я твой злой гений, Брут, ты увидишь меня при Филиппах». — «Что ж, до свидания», — бесстрашно промолвил Брут». (Там же. XXXVI)

Любопытно, с какой вполне современной логикой трезвый и несуеверный Кассий на следующий день успокаивает Брута, рассказавшего ему о своем видении:

«...не все, что мы видим или же чувствуем, — говорит он, — истинно. Ощущение есть нечто расплывчатое и обманчивое, а мышление с необычайной легкостью сочетает и претворяет воспринятое чувствами в любые мыслимые образы предметов, даже не существующих в действительности... Это видно хотя бы на примере сновидений, силою воображения создаваемых почти из ничего, однако же насыщенных всевозможными картинами и событиями». (Там же. XXXVII)

Это сочетание суеверия и трезвой логики, — хотя здесь оно и поделено между двумя персонажами, — очень характерно для античного сознания. Но это так, попутно...

Войска противников сошлись близ македонского города Филиппы. Брут и Кассий прибыли туда раньше и заняли для своих лагерей выгодные позиции на холмах. Заболевший Октавиан вынужден был задержаться по дороге, и все войско триумвиров пришло под командой Антония. Через некоторое время на носилках принесли и Октавиана. Он еще не вполне поправился, но сумел спустя несколько дней совершить необходимые перед сражением очистительные обряды и жертвоприношения. То же самое в войске противников сделал Брут. Однако, если в лагере триумвиров при этом солдатам сумели выдать лишь по куску хлеба и по пять денариев, то Брут приказал распределить по центуриям множество жертвенных животных и выдать по пятьдесят денариев на человека. Сказались результаты морской блокады войска Антония и Октавиана.

В связи с блокадой и нехваткой продовольствия у противника, Брут и Кассий не торопились развязать решительное сражение. Но Антонию, с помощью смелого обходного марша через болота, удалось принудить их к этому. В день сражения, если верить Плутарху, между Брутом и Кассием состоялся интересный разговор, особенно примечательный в свете того, что очень скоро ожидало их обоих:

«На рассвете в лагерях Брута и Кассия был поднят сигнал битвы — пурпурный хитон, а сами полководцы встретились посредине между лагерями, и Кассий сказал: «Я хочу, чтобы мы победили, Брут, и счастливо прожили вместе до последнего часа. Но ведь самые великие из человеческих начинаний — в то же время самые неопределенные по конечному своему исходу, и если битва решится вопреки нашим ожиданиям, нам нелегко будет свидеться снова. Так скажи мне теперь, что думаешь ты о бегстве и смерти?» И Брут отвечал: «Когда я был молод и неопытен, Кассий, у меня каким-то образом — уже и сам не знаю, как — вырвалось однажды опрометчивое слово: я порицал Катона за то, что он покончил с собой. Мне представлялось и нечестивым, и недостойным мужа бежать от своей участи, не претерпеть бесстрашно все, что бы ни выпало тебе на долю, но скрыться, исчезнуть. Теперь я иного мнения. Если бог не судил нам удачи в нынешний день, я не хочу подвергать испытанию новые надежды и новые приготовления, но уйду с благодарностью судьбе за то, что в мартовские иды отдал свою жизнь отечеству и, опять-таки ради отечества, прожил еще одну жизнь, свободную и полную славы». Тогда Кассий улыбнулся, обнял Брута и промолвил: «Что же, с этими мыслями — вперед, на врага! Мы либо победим, либо не узнаем страха перед победителями». (Там же. XL)

У подножия холма войска противников выстроились в боевые порядки друг против друга. Брут командовал правым флангом. Против него стояло войско Октавиана, хотя сам он из-за нездоровья остался в лагере. На левом фланге Кассий стоял против Антония. Лагери всех четырех главнокомандующих, соответственно расположенные, находились неподалеку — за их боевыми линиями.

Сражение началось самовольной атакой солдат Брута. Не дождавшись приказа своего главнокомандующего, который еще только объезжал легионы, они в едином порыве ринулись на врага. Часть их завязала ожесточенную рукопашную схватку с солдатами передней линии Октавиана, а другая часть обошла ее справа и захватила лагерь (сам Октавиан успел его покинуть). Услыхав победные крики врагов у себя в тылу, воины, сражавшиеся на передней линии, пришли в замешательство, дрогнули, а затем обратились в бегство. Большая часть их была изрублена, и наемники Брута на плечах беглецов ворвались в тот же лагерь. Сам Брут был вместе с ними, но не смог удержать войско от грабежа, которому предались солдаты.

Между тем судьба сражения была еще отнюдь не решена. Нескоординированная атака правого фланга исказила и растянула боевую линию нападавших. Левый фланг, где находился Кассий, подвергся стремительной контратаке легионов Антония. Связи между флангами не было. Брут не пришел на помощь Кассию, да ему бы, наверное, и не удалось в первые пару часов оторвать своих воинов от увлекательного «дела», которым они были заняты. Кассий же и его солдаты, не имея вестей от Брута, решили, что он разбит, и это посеяло панику в их рядах. Легионерам Антония удалось зайти в тыл воинам Кассия, оттеснить их от лагеря, а сам лагерь захватить и разрушить. В результате жесточайшее сражение, где в общей сложности погибло около 25 тысяч человек — причем две трети из них пришлось на долю армии триумвиров — завершалось неопределенно. В этот момент шаткого равновесия у чересчур эмоционального коллеги Брута отказали нервы (или подвела гордыня?).

«Кассий, — рассказывает Аппиан, — оттесненный от своих укреплений и не имевший возможности вернуться в лагерь, бежал на холм, на котором расположены Филиппы, и оттуда смотрел на все происходящее. Но из-за поднявшейся пыли он видел не все или видел неясно. Заметил он лишь, что лагерь его взят, и приказал Пиндару, своему оруженосцу, чтобы тот бросился на него и убил его. В то время как Пиндар медлил выполнить это приказание, прибежал посланный с известием, что на другом фланге Брут одержал победу и разрушил неприятельский лагерь. Кассий ответил : «Скажи ему, пусть он одержит полную победу», а затем, обратившись к Пиндару: «Скажи, что ты медлишь, отчего не освобождаешь меня от позора?» Тогда Пиндар убил своего господина, подставившего ему горло.

Так представляют себе смерть Кассия некоторые. Другие же считают, что когда всадники Брута явились с доброй вестью, Кассий, думая, что это враги, послал для выяснения дела Титиния (по-видимому, одного из своих легатов. — Л.О.). А когда всадники встретили его радостно, как друга Кассия, и при этом кричали, Кассий, думая, что Титиний попал к врагам, сказал: «Итак, мы ждали, чтобы увидеть, как схватили нашего друга?» и удалился в палатку вместе с Пиндаром...» (Аппиан. Гражданские войны. IV, 113)