De Secreto / О Секрете

Очевидно, что в таких условиях, получив предложение об участии в разоблачении предателя, Л.3. Копелев не только дал подписку о неразглашении, но и был предупреждён, что в случае её нарушения его будут судить не по 121 ст. УК РСФСР, предусматривавшей наказание за разглашение государственной тайны до трёх лет, а по ст.58-1, за измену Родине. Поэтому самое большее, что он мог сделать, да и то согласовав этот шаг с оперуполномоченным на шарашке, это изложить А.И. Солженицыну только суть дела (без всяких имен).

Это значит, что имя и фамилию советского разведчика (Георгий Коваль) А.И. Солженицын мог узнать только в том случае, если принимал участие в разоблачении предателя. А к участию в этом разоблачении должны были привлечь в первую очередь своих людей, т. е. тех, кто сотрудничал с органами государственной безопасности и кто в этом отношении пользовался полным доверием.

Из шарашки в лагерь

14 мая 1950 г. А.И. Солженицын писал жене: «Я живу по-прежнему, здоров, бодр, изменений в жизни пока никаких» [898], а 19-го его перевели в Бутырскую тюрьму и затем снова отправили в лагерь, причём на этот раз не в исправительно-трудовой, а в особый [899]. В Бутырской тюрьме он пробыл более месяца. В день отправки в лагерь, вспоминал он, «на Казанском вокзале услышали о начале корейской войны» [900], которая началась рано утром в воскресенье 25 июня 1950 г. [901]

Что же произошло?

Н.А. Решетовская, явно со слов мужа, писала, что в «шарашке» Александр Исаевич стал всё больше заниматься своими делами в ущерб государственным. Это было замечено, и его отправили в лагерь: «Монотонная работа, — утверждала она, — которую Саня должен был выполнять год за годом, — становилась постылой, забрасывалась. Он всё больше внимания уделял своим делам… А какому начальству нужен такой зэк? В результате… муж убыл на восток» [902]. Во-первых, выполняемая в «шарашке» работа была не «монотонной», а творческой, а во-вторых, можно подумать, что работа в лагере была интереснее и приятнее.

Сам А. Солженицын предложил три версии своего расставания с «шарашкой», что уже само по себе показательно.

Одна из них нашла отражение в «Архипелаге»: «Я вдруг потерял вкус держаться за эти блага. Я уже нащупывал новый смысл тюремной жизни… Дороже тамошнего сливочного масла и сахара мне стало — распрямиться», и я «казённую работу нагло перестал тянуть» [903]. Оказывается, в лагерях не нужно было «тянуть» «казенную работу» и можно было «распрямиться». Правда, это видел и понимал только А.И. Солженицын. Остальные заключённые, которым был доступен только старый «смысл тюремной жизни», называли лагеря «каторгой», а «шарашки» — «райскими островами». Непонятно лишь, зачем открывший «новый смысл тюремной жизни» Александр Исаевич написал свой «Архипелаг»?

По другой версии, которая нашла отражение в воспоминаниях Л.З. Копелева (см. также роман «В круге первом»), в 1950 г. А.И. Солженицыну было предложено перейти из акустической лаборатории в математическую группу, он отказался и за это вообще был удалён из шарашки [904]. Это объяснение тоже вызывает сомнения. Во-первых, вряд ли А.И. Солженицын, который был и математиком, и библиотекарем, и переводчиком, стал бы рисковать своим положением по такому поводу, а во-вторых, не следует забывать, что почти одновременно с ним из шарашки были удалены ещё несколько человек, в частности, Перец Герценберг и Дмитрий Панин [905].

Уже в эмиграции А.И. Солженицын предложил третью версию: «Я в артикуляционной группе лепил безжалостные приговоры престижным секретным телефонным системам и за то загремел в лагеря» [906]. Эта версия представляется более правдоподобной. Однако она тоже вызывает сомнения, так как оставляет без объяснения, каким образом в одной связке с Александром Исаевичем оказались П. Герценберг и Д. Панин?

Видимо, сознавая несерьёзность этих объяснений, Н.Д. Виткевич выдвинул ещё одну версию. По его утверждению, подобная перетасовка в шарашках была обычным явлением и вызывалась необходимостью сохранения секретной информации, к которой были допущены заключённые, для чего их за три года до освобождения отстраняли от секретов и переводили на общие работы или отправляли в ссылку [907]. Почему же тогда некоторые заключённые (например, Л.З. Копелев) из шарашки сразу же выходили на волю? [908]

Обилие версий свидетельствует о стремлении Александра Исаевича и его товарищей скрыть реальную причину его отправки в лагерь.

В конце концов А.И. Солженицын позволил своему биографу Л.И. Сараскиной остановиться на первой версии, которая и нашла отражение в её книге. В качестве иллюстрации к этому Л.И. Сараскина приводит в своей книге письмо А.И. Солженицына Н.А. Решетовской от 26 июня 1950 г., в котором он информировал жену о некоторых обстоятельствах своего отъезда из Марфино. К 2008 г., когда вышла книга Л.И. Сараскиной, упоминаемое письмо уже было введено в оборот Н.А. Решетовской. Поэтому есть возможность проверить искренность биографа А.И. Солженицына.

Сравните:

Сараскина

«Обстоятельства шаг за шагом ускоряли отъезд и сделали его неизбежным… Я принял известие о своём отъезде совершенно равнодушно, а во все последующие дни испытывал скорее облегчение, чем сожаление» (С.350).

Решетовская

«Если ты получила только моё письмо от 15 мая, то ты долгое время находилась, а может быть находишься и сейчас в приятном заблуждении, что я — на старом месте, на самом деле через 4 дня после него — 19 мая, я совершенно неожиданно для себя уехал оттуда, правда, не думал, что это будет так скоро, очень хотелось прожить там ещё до следующего лета, но обстоятельства шаг за шагом ускоряли отъезд и сделали его неизбежным. Уехал я вполне по-хорошему, так что ты не беспокойся» (С. 118)

Перед нами явная фальсификация со стороны Л.И. Сараскиной.

Что явствует из письма А.И. Солженицына: а) в 1950 г. в шарашке возникли какие-то обстоятельства, которые сделали неизбежным его отъезд оттуда; б) если первоначально события развивались медленно, затем между 15 (четверг) и 19 мая (понедельник) произошло что-то чрезвычайное и привело к тому, что автор письма немедленно был взят на этап; в) сам А.И. Солженицын покидать шарашку не желал и до середины мая надеялся провести в ней ещё хотя бы год; г) неожиданное событие, резко изменившее его жизнь, не было связано с изменением отношения к нему со стороны начальства шарашки («уехал я вполне по-хорошему»).

В письме Н.А. Решетовской 3 июля он писал более определённо: «Я до 19 мая не хотел уезжать» [909].

Почему Л.И. Сараскина сфальсифицировала это письмо? Потому что оно ломает всю нарисованную ею под диктовку А.И. Солженицына картину, объясняющую причину отъезда.

О том, что А.И. Солженицын был доволен своей жизнью в шарашке, свидетельствует и другая часть его письма от 26 июня 1950 г., тоже опущенная Л.И. Сараскиной, где он писал: «Очень доволен последними минувшими двумя годами» [910].

Излагая содержание письма 26 июня, Н.А. Решетовская писала: «Если условия окажутся тяжёлыми, Саня мыслит попробовать написать заявление в Рыбинск, где он работал в 46–47 гг. и откуда его с такой неохотой отпускали. Он надеется, что его туда возьмут с удовольствием» [911].