Письма из ссылки

На анализе опыта и тенденций революции 1905 года сложились окончательно большевизм и меньшевизм, левое крыло германской социал-демократии и проч. Анализ опыта Китреволюции имеет не меньшее, а большее значение для международного пролетариата.

Мы не разъяснили вслух осенью прошлого года, что лозунг демократической диктатуры пролетариата и крестьянства для китайской революции уже ликвидирован всем опытом 1925--1927 гг. и что в дальнейшем этот лозунг будет давать либо отрыжку гоминьдановщины, либо авантюры. Это было ясно и точно предсказано. Но и здесь мы пошли на уступки (совершенно недопустимые) тем, которые недооценивали глубины сползания в китайском вопросе. Мы до сих пор не выступили с необходимой решительностью против насаждения так называемых рабоче-крестьянских партий в Индии, Японии и проч. Мы недооценили всей глубины сползания, выраженного еще в 1924--1925 гг. в безграмотном лозунге двухсоставных рабоче-крестьянских партий для Востока.

Мы не подняли своевременно вопроса о программе Коминтерна. На формулированные по этому вопросу тезисы Пятаков возражал: "Не стоит поднимать, скажут, что у нас есть еще и программные разногласия..." Между тем бухаринский проект есть в лучшем случае лево-социал-демократическая карикатура на коммунистическую программу. Бухарин исходит не из мирового хозяйства и его основных взаимоотношений (Европа--Америка--Восток--СССР), а из типов национального капитализма. Принятие этой или по добной программы после опыта 1923 года в Германии, после событий в Болгарии и Эстонии, наших дискуссий, в частности дискуссий об Америке и Европе, после опыта английских стачек и особенно китайской революции, означало бы идейное крушение Коминтерна как предпосылки политического и организационного крушения. Мы недооценили важности этого вопроса.

Утверждение, будто Ленин "одобрил" программу Бухарина, есть чудовищная неправда. Бухарин хотел, чтобы его проект был внесен от имени Политбюро. По инициативе Ленина ему было в этом отказано, но было разрешено внести проект от собственного имени, как отправной пункт для дискуссии. Зиновьев рассказывал мне, что, прочитав проект Бухарина, В. И. [Ленин] сказал: "могло быть хуже", или "я боялся, что будет хуже", что-то в этом роде. Бухарин очень интересовался отзывом Ленина и допрашивал Зиновьева. "Тут-то я и взял грех на душу,-- рассказывал мне Зиновьев,-- чрезвычайно смягчив отзыв Ленина".

В основных вопросах политики Коминтерна и его режима мы до сих пор не сказали и третьей части того, что должны были сказать, то есть опять-таки повинны в грехе прямо противоположном преувеличению разногласий и переоценке оползания.

Но, может быть, мы переоценили разногласия во внутренних вопросах? Такие голоса были (Яковлева В. Н., Крестинский, Антонов-Овсеенко и др.). Они рассуждали так: "Внутренние разногласия не так велики, но невыносим партрежим". На это мы им отвечали: "А) Вы не способны оценивать внутренние разногласия в масштабе мировых процессов и мировой политики, а без этого Ваша оценка имеет грубо эмпирический характер; вы видите кусочки, но не видите, куда растут явления. Б) Вы вдвойне путаете, когда осуждаете партрежим, который, по Вашему же мнению, обеспечивает правильную линию политики. Для нас партрежим не имеет самодовлеющего значения -- в нем выражается лишь все остальное. Поэтому опытный и серьезный политик непременно скажет: "Если считать, что произошел глубокий классовый сдвиг официальной политики, то как же объяснить продолжающийся экспорт тех людей, которые повинны лишь в том, что раньше поняли и раньше потребовали классового сдвига?" Здесь совсем не вопрос справедливости, еще меньше вопрос "личной обиды" (взрослые люди о таких вещах вообще не разговаривают), нет, здесь безошибочный измеритель серьезности, продуманности и глубины происшедшего сдвига. Незачем говорить, что этот из меритель дает крайне неутешительные показания.

Чтоб проверить, не преувеличили ли мы опасности и не переоценили ли оползания, возьмем все тот же свежий вопрос о хлебозаготовках. В нем как нельзя лучше пересекаются все вопросы внутренней политики. 9 декабря 1926 года, обосновывая впервые наш социал-демократический уклон, Бухарин говорил на седьмом пленуме ИККИ:

"Что было сильнейшим аргументом нашей оппозиции против ЦК партии (я имею в виду осень 1925 года)? Тогда они говорили: противоречия растут неимоверно, а ЦК партии не в состоянии этого понять. Они говорили: кулаки, в руках которых сосредоточены чуть ли не все излишки хлеба, организовали против нас "хлебную стачку". Вот почему так плохо поступает хлеб. Все это слыхали... Затем те же товарищи выступали (C)последствии и говорили: кулак еще усилился, опасность возросла еще более. Товарищи, если бы и первое, и второе утверждения были бы правильны, у нас в этом году была бы еще более сильная "кулацкая стачка" против пролетариата. В действительности же... цифра заготовок уже увеличилась на 35% против прошлогодней цифры, что есть несомненный успех в экономической области. А по словам оппозиции, все должно было бы быть наоборот. Оппозиция клевещет, что мы помогаем росту кулачества, что мы все время идем на уступки, что мы помогаем кулачеству организовать хлебную стачку, а действительные результаты свидетельствуют об обратном" (Стенографический отчет, т. II, стр. 118). Вот именно: об обратном. Пальцем в небо. Наш злополучный теоретик по всем без исключения вопросам свидетельствует "об обратном". И это не его вина, то есть не только его вина: политика сползания вообще не терпит теоретического обобщения. А так как Бухарин не может без этого зелья жить, то ему и приходится возглашать на всех похоронах: носить вам не переносить.

Под давлением тех, которые боялись "переоценивать" и "преувеличить", мы выступали на седьмом пленуме под сурдинкой, во всяком случае, Бухарину на его хлебозаготовительную философию не ответили, то есть не разъяснили ему, что надо не по конъюнктурным эпизодам судить обо всей основной тенденции хозяйственного развития, а, наоборот, в свете основных процессов оценивать конъюнктурные эпизоды.

10. Но, может быть, мы в этом вопросе слишком забежали вперед, тогда как другие своевременно учли "своеобразие" новой обстановки? На этот счет мы имеем неоспоримей-шее и ценнейшее свидетельство Рыкова. На Моссовете 9 марта 1928 года Рыков заявил: "Несомненно, эта кампания носит все типичные черты "ударности". Если бы меня спросили, не лучше ли было бы если бы удалось более нормальным путем, т. е. не прибегая к такой ударной кампании, изжить хлебозаготовительный кризис, я откровенно сказал бы, что это было бы лучше. Необходимо признать, что мы пропустили время, прозевали начало хлебозаготовительных затруднений, не приняли раньше целого ряда мер, которые необходимо было бы предпринять для успешного развития хлебозаготовительной кампании" ("Правда", 11 марта 1928).

Это свидетельство не требует комментариев.

11. В документе "На новом этапе", если помните, говорилось: "Мнимая борьба против двух партий прикрывает формирование двоевластия в стране и формирование буржуазной партии на правом фланге ВКП и под прикрытием ее знаменем".

Этим словам Бухарин давал на февральском пленуме Исполкома следующее толкование: "Троцкий говорит: не мы -- вторая партия, а ВКП -- вторая партия. ВКП деградировала, у нас традиции, и мы -- первая партия, а ВКП -- вторая. Этим самым признается существование двух партий" ("Правда", 17 февраля 1928).

Таким образом, Бухарин еще в феврале этого года отождествлял переплет из бюрократов и новых собственников с ВКП. Где у нас говорилось о зародыше второй партии, о полуустряловоком штабе, прикрывающемся знаменем ВКП -благодаря борьбе налево, там Бухарин еще в феврале этого года возражал: да ведь это полуустряловский штаб и есть ВКП. А на хлебозаготовках неожиданно обнаружилось, что у нас есть многочисленные и влиятельные элементы, не признающие классов или желающие осуществить мартыновскую теорию блока четырех классов. По поводу этих элементов дня два пошумели. Но я что-то не заметил, чтобы эти элементы, в руках которых оказались хлебозаготовки не только в центре, "о и на местах, были названы по именам, осуждены и проч. Я уж не говорю о том, что ни один такой элемент в Усть-Кулом не попал.