Полицейские и провокаторы

С образованием III отделения появилась конкуренция между ним и полицией, желавшей участвовать в политическом сыске. Проявление конкуренции было самое разнообразное — переманивание агентов, шантаж, клевета, слежка друг за другом... Приведу извлечение из рапорта Фока Бенкендорфу:

«Полиция отдала приказание следить за моими действиями и за действиями органов надзора. Полицейские чиновники, переодетые во фраки, бродят около маленького'домика, занимаемого мною, и наблюдают за теми, кто ко мне приходит. Положим, что мои действия не боятся дневного света, но из этого вытекает большое зло: надзор, делаясь сам предметом надзора, вопреки всякому смыслу и справедливости,— непременно должен потерять в том уважение, какое ему обязаны оказывать в интересах успеха его действий. (...) Ко всему следует прибавить, что Фогель (крупный полицейский чиновник.— Ф.Л.) и его сподвижники составляют и ежедневно представляют военному губернатору рапортички о том, что делают и говорят некоторые из моих агентов» [110].

Слежка друг за другом, наушничество, доносительство всячески поощрялись Николаем I. Императору, казалось, что сыскные учреждения служат ему недостаточно эффективно — иначе почему так мало раскрывалось ими политических преступлений. Он умышленно не делал четкого разграничения в функциях III отделения и Министерства внутренних дел, стравливал полицейские службы, разжигая соперничество между ними.

Император внушал своим сыщикам, что только успех в раскрытии политических преступлений позволяет надеяться на его благосклонное отношение. А. Ф. Орлов ввязался в состязание с министром внутренних дел Л. А. Перовским за первенство в раскрытии политических преступлений.

ПЕРВАЯ ПОЛИЦЕЙСКАЯ ПРОВОКАЦИЯ

Именно в результате соперничества между III отделением и полицией родилось самое серьезное после восстания декабристов политическое дело николаевского царствования — дело петрашевцев. Оно являет собой классический пример запланированной полицейской провокации, впервые примененной при производстве политического сыска в России.

Инициатором дела петрашевцев и организатором сыска был чиновник особых поручений Министерства внутренних дел, действительный статский советник И. П. Липранди, человек умный и чрезвычайно образованный.

Липранди служил в оккупационном корпусе, расквартированном во Франции после победы России над Наполеоном. В Париже он заведовал русской военной агентурой, то есть руководил разведкой и контрразведкой. Там-то и обнаружились его таланты сыщика. Вернувшись в Россию, Липранди служил в военной разведке Южной армии, затем в Министерстве внутренних дел.

Получив первые сведения о таинственных собраниях в доме переводчика Министерства иностранных дел М. В. Буташевича-Петрашевского, Липранди немедленно доложил об этом Перовскому. Министр внутренних дел решил не упускать представившегося счастливого случая и доказать императору свое усердие. Перовский добился от Николая I разрешения заняться сыском по делу о раскрытых им злоумышленниках без привлечения III отделения.

Приведу извлечение из всеподданнейшего доклада Генерал-аудиториата: «В марте месяце 1848 года дошло до сведения шефа жандармов, что титулярный советник Буташевич -Петрашевский, проживавший в С.-Петербурге в собственном доме, обнаруживает большую наклонность к коммунизму и с дерзостью провозглашает свои правила. Поэтому шеф жандармов приказал учредить за Петра-шевским надзор.

В то же время министр внутренних дел, по дошедшим до него сведениям о преступных наклонностях Петра-шевского в политическом отношении и о связях его со многими лицами, слившимися как бы в одно общество для определенной цели, учредил с своей стороны наблюдение за Петрашевским. Но как столкновение агентов двух ведомств могло иметь вредное последствие — открыть Перовскому тайну надзора и отнять у правительства возможность обнаружить его преступные замыслы, то шеф жандармов по соглашению с графом Перовским предоставил ему весь ход этого дела, а граф Перовский возложил это на действительного статского советника Липранди» [111].

Получив от Перовского разрешение, Липранди принялся за дело. «Нетрудно было также узнать,— писал он впоследствии в особой записке для Секретной следственной комиссии,— что у него (Петрашевского.— Ф. Л.) в продолжение уже нескольких лет бывают постоянные, по пятницам, собрания, на которых по выражению простолюдинов он пишет новые законы. Тогда уже я образовал настоящее наблюдение за этими собраниями, и мне приказано было непременно проникнуть в них путем введения какого-либо благонадежного лица. Кто обращается с подобными делами, тот знает, с какими затруднениями это последнее сопряжено. Тут недостаточно было ввести в собрания человека только благонадежного, агент этот должен был сверх того стоять в уровень в познаниях с теми лицами, в круг которых он должен был вступить, иметь в этой новой роли путеводителя более опытного и наконец стать выше предрассудка, который, в молве столь несправедливо и потому безнаказанно пятнает ненавистным именем доносчиков даже таких людей, которые, жертвуя собою в подобных делах, дают возможность правительству предупреждать те беспорядки, которые могли бы последовать при большей зрелости подобных зловредных обществ» [112].

Ни Министерство внутренних дел, ни III отделение не располагали умными, образованными секретными агентами. С большими трудностями Липранди нашел двадцатитрехлетнего студента филологического факультета Петербургского университета П. Д. Антонелли, сына академика живописи. Конечно же, он не мог соперничать в знаниях и образованности с Петрашев-ским и его окружением, Липранди это понял почти с самого начала, но новый агент обладал превосходной памятью, артистизмом, угодливостью, беспринципностью, осторожностью и жгучей жаждой подзаработать на безбедную жизнь. Его устроили канцелярским чиновником в Министерство иностранных дел, там он и познакомился с Петрашевским.

Уже в мае 1848 года Липранди получил первое донесение. Но Антонелли был не шпионом, а провокатором, именно провокатором. Он не просто следил за петрашевцами и докладывал начальству. Липранди придумал легенду о том, что Антонелли имеет связи в среде недовольных кавказских племен, готовых на все. Он даже организовал встречу Петрашевского со «свирепыми черкесами» из личной охраны царя. Так Липранди с помощью Антонелли пытался провоцировать Петрашевского перейти к действиям, которых для завершения формирования дела явно не хватало. Антонелли постоянно подстрекал Петрашевского на противоправительственные поступки.

Как всякий участник политического сыска, Антонелли в своих донесениях усугублял вину петрашевцев. «Сколь я могу знать из знакомства с известным лицом,— писал он Липранди,— связи его огромны и не ограничиваются одним Петербургом. Из этого, по моему разумению, я заключаю, что действовать должно очень осторожно и вовсе не торопясь» [113].

Этот поразительный вымысел имел единственной целью возвысить значимость заслуг полицейского агента и продлить время сыска — к чему спешить, когда жалованье идет. Липранди в служебных записках придавал делу петрашевцев зловещий оборот. Перовский доказывал в докладах императору, что имеет место заговор, что нити от него протянуты во все пункты державы и через них делается попытка расшатать трон.

К следствию было привлечено сто двадцать два человека, из них в Петропавловской крепости побывало пятьдесят. «Одно из самых темных и загадочных пятен в истории следствия,— пишет Б. Ф. Егоров,— проблема пыток: применялись ли те яды, наркотики, электрошоки, прекращение выдачи еды и питья, о которых писал в своих жалобах и воспоминаниях Петра-шевский, о чем рассказывал в Тобольске Н. Д. Фонвизиной? Похоже, что нет дыма без огня, и если пытка электрической машиной и ядами — плод воспаленного воображения узника, то успокоительные и усыпляющие лекарства, морение голодом и жаждой, угрозы физической расправы — вещи, видимо, реальные. Недаром ведь трое заключенных сошли с ума во время следствия — В. В. Востров, В. П. Катенев, Н. П. Григорьев; многие были на грани сумасшествия; А. Т. Мадерский обнаружил черты умственного расстройства после освобождения из крепости» [114].