Срединное море. История Средиземноморья

Чего достигла Римская республика за 500 лет своего существования? Первое, о чем следует упомянуть, это то, что римляне всегда воспринимали себя как наследников греков. Начиная со II в. до н. э. в Восточном Средиземноморье сосуществовали бок о бок две цивилизации, и хотя они имели разные политические формы, в культурном отношении, как хотелось думать римлянам, они продолжали эллинскую традицию. Например, два величайших римских поэта — Вергилий и Гораций, оба, между прочим, друзья Октавиана, — открыто признавали, что многим обязаны своим греческим предшественникам. При написании своей огромной эпической поэмы «Энеида» Вергилий, совершенно очевидно, вдохновлялся творениями Гомера (хотя стиль и язык у римлянина более изощренные), и в поэме нашел воплощение важнейший миф о связи Рима с Троей: по ходу сюжета троянский герой, бежавший в свое время от греческих завоевателей, после многих удивительных приключений прибыл в Италию, где его потомки Ромул и Рем основали Рим. Также «Эклоги» и «Георгики» если и не восходят напрямую к столь древнему поэту, как Гесиод, все же следуют почтенной буколической традиции эллинов. Гораций, родившийся в 65 г. до н. э. (на пять лет позже Вергилия), учился в Академии в Афинах, перед тем как сражаться на стороне Брута и Кассия при Филиппах. Его фамильное поместье было конфисковано победителями-триумвирами, но друг Горация, Меценат (с ним познакомил поэта Вергилий), покровитель литературы, богатейший и великодушнейший человек, примирил его с Октавианом и подарил ему имение в Сабинских горах, где тот счастливо провел остаток жизни. Именно здесь Гораций написал свои знаменитые «Оды» [66], в которых гордо заявил, что взял за образец ранних греческих поэтов — Алкея, Пиндара и Сапфо. Возможности писателей-прозаиков ограничивало то, что жанр романа еще не существовал [67], но среди них были такие блестящие эпистолографы, как Плиний Младший, ораторы, как Цицерон, и прежде всего великие историки — Ливий, Тацит и, конечно, Юлий Цезарь.

В изобразительном искусстве мы наблюдаем то же самое влияние. Восхищение римлян творениями греческих ваятелей было таково, что императоры и нобили заполнили свои дворцы и сады копиями статуй Фидия и Праксителя. Многие шедевры эллинского искусства дошли до нашего времени только благодаря римским копиям. Собственно, римская скульптура, образцы которой иногда производят прекрасное впечатление, так и не смогла усвоить греческий дух — что-то достойное мраморов Элгина [68]у римлян отсутствует, не говоря уже о величайших произведениях греческой классической скульптуры — например, дошедшем до нас так называемом саркофаге Александра в Археологическом музее Стамбула. [69]Что же касается живописи, то здесь трудно провести серьезное сравнение, поскольку за исключением ваз до нашего времени дошло слишком мало ее образцов. Если же говорить о римской живописи, если вообще можно говорить о ней как о римской, то более всего поражают погребальные портреты, большей частью датируемые I–II вв., найденные в районе Фаюма, примерно в восьмидесяти милях к юго-западу от Каира. Эти портреты являют собой наиболее выдающиеся творения античной живописи, сохранившиеся до нашего времени.

Однако достижения римлян не ограничиваются изящными искусствами. Римляне были юристами, учеными, архитекторами, инженерами и, конечно, воинами. Именно две последние сферы деятельности стали причиной создания великолепной сети дорог, пересекавших Европу вдоль и поперек, прежде всего, конечно, для быстрой переброски армии. По таким дорогам можно было легко путешествовать в любую погоду. Конечно, дороги нужно было мостить, ну и, само собой, надлежало строить прямые как стрела дороги везде, где это только возможно. Первый участок Аппиевой дороги построили еще в 312 г. до н. э., а в 147 г. до н. э. появилась Постумиева дорога, пролегавшая от моря до моря — от Генуи на Тирренском до Аквилеи на Адриатическом. Эти общины, как и многие другие, подобные им, которые в первые века республики представляли собой не более чем маленькие поселения, теперь превратились в цветущие города с храмами и общественными зданиями таких размеров, о которых в прежние времена и не мечтали.

Все это сделало возможным, по-видимому, одно важнейшее открытие в истории архитектуры. Древним грекам арка была неизвестна. Все конструкции их зданий основывались на простом принципе горизонтальной перемычки, лежавшей на вертикально стоявших колоннах. Хотя этот принцип не мешал им возводить здания выдающейся красоты, такие постройки имели жесткие ограничения по высоте и ширине. С открытием арки и свода появились новые и очень значительные возможности. Достаточно напомнить о Колоссеуме, об огромных сооружениях вроде Пон-дю-Гар близ Нима или о громадном — сто девятнадцать арок — акведуке в Сеговии (Испания), чтобы иметь представление о масштабах и характере архитектурных творений, на создание которых теперь были способны римляне.

Однако размышления о Колоссеуме заставляют задуматься и о других, менее приятных сторонах дела. Римлян отличали талант, рационализм и усердие. Из них получались прекрасные художники и писатели, и они распространили свою цивилизацию на весь известный тогда мир. Почему, однако, они так демонстративно проявляли свою страсть к насилию? Почему они десятками тысяч сбегались, чтобы глазеть на гладиаторские поединки, которые неизбежно заканчивались гибелью как минимум одного из участников, и веселиться, когда ни в чем не повинных и беззащитных мужчин, женщин и детей разрывали на куски дикие животные или когда, в свою очередь, эти самые животные предавались медленной и ужасной смерти? Какой еще из народов Европы, живший до или после римлян, публично демонстрировал такую жестокость и садизм? И речь идет не только о толпе. Сами императоры, по крайней мере первые два столетия Римской империи, все более и более развращались и морально падали; да, такое встречалось не только у них, но ниже не опускался никто. Историк Светоний рассказывает нам о педофилии Тиберия, который, удалившись на Капри, обучал мальчиков плавать вокруг него и щупал под водой самые чувствительные части тела [70]; об обжорстве Вителлия, который, согласно Гиббону, на одну только еду тратил не меньше шести миллионов в пересчете на наши деньги в течение семи месяцев [71]; о жестокости Калигулы (его прозвище означает «сапожок»), который, не удовлетворившись инцестом с одной из сестер, регулярно отдавал двух других «на изнасилование своим старым любовникам» [72]и распиливал пополам невинных людей, чтобы развлечься во время трапезы. [73]

Но были также и хорошие императоры. «Золотым веком» Римской империи являлся период с 98 по 180 г., когда римская держава охватывала прекраснейшую часть земного шара и наиболее цивилизованную часть человечества. [74]Это началось при Траяне, который расширил границы империи, завоевав Дакию, примерно совпадающую по территории с нынешней Румынией, и Аравию Петрею, простиравшуюся от Финикии на севере до побережья Красного моря на юге. Он также украсил столицу некоторыми великолепными сооружениями и управлял огромной империей достойно, уверенно и гуманно — все эти качества редко встречались в Риме в I и III вв. н. э. Такое положение сохранялось и при его преемнике и земляке, испанце Адриане [75], по-видимому, наиболее способном из всех императоров, занимавших римский трон. За двадцать один год своего правления он побывал во всех уголках своей державы, даже в Британии, где в 122 г. приказал соорудить огромный вал от Солвея до Тайна, до сих пор носящий его имя. После его смерти к власти пришли Антонины. Первым из них был Антонин Пий, чье долгое и мирное правление дало римлянам желанную передышку после бесконечных забот, выпавших на их долю при его двух предшественниках, а вторым — император-философ Марк Аврелий, чьи «Размышления», написанные по-гречески (вероятно, во время кампании против восставших германских племен), — единственное дошедшее до нас сочинение, которое позволяет проникнуть в сознание древнего правителя. [76]Но увы, «золотой век» империи закончился так же неожиданно, как и начался; случилось это при преемнике и сыне Марка Аврелия Коммоде, обладателе гарема из 300 женщин и стольких же мальчиков, который вернул Рим ко временам упадка.