Дуэль в истории России

Честь вводится приказом, деспотическим произволом, бесчестным по сути своей. В XII–XIV, даже более поздних веках многое в этом роде показалось бы естественным. Однако в 1800 году мир жил в иной системе ценностей, и царя провожает в могилу смешной и печальный анекдот: Павел просит убийц повременить, ибо хочет выработать церемониал собственных похорон».

Но, попытавшись и собственных дворян одеть в рыцарские доспехи, своенравный монарх одновременно — и это было куда проще, и получалось у него куда лучше — беспардонно унизил их вновь введенными телесными наказаниями, о которых забыли с 1762 года. Он лично лупил дворян палкой, чего русские самодержцы не позволяли себе со времен Анны Ивановны. Его примеру следовали придворные, и — сверху вниз по иерархической лестнице — посыпались тумаки.

Наружу вылезла всегдашняя российская беда — грубость нравов, и это не способствовало как культуре взаимоотношений вообще, так и культуре дуэлей в частности.

Дуэли, теоретически будучи символом благородства и изысканности, на деле далеко не всегда выглядели привлекательно. Вот характерный для того времени поединок, скорее напоминающий безжалостную расправу сильного над слабым.

Пострадавший в сабельной драке ротмистр Дудинский показывал следствию: «По приезде государева инспектора господина полковника и кавалера Муханова полк был выведен на парадное место, при том и я с прочими сверхкомплектными штаб- и обер-офицерами находился на своем месте. Господин ротмистр Зенбулатов, выехав из офицерской линии, начал ровнять строй. Я только выговорил в смех, что за польза, что он вошел не в свое дело и делает из себя посмешище, поскольку в нашем фронте старее его есть — полковник и штаб-офицеры. Сей выговор так и остался, и осмотр в тот день кончился.

Зенбулатов пришел ко мне, с великим сердцем спросил у меня, что я о нем вчерашний день говорил? И хочет знать, в шутку ли или вправду? Я, не почитая сие за обиду, судя по моим словам, отвечал ему: пойми, как хочешь. Отчего той же минуты Зенбулатов вызвал меня на дуэль. Я сие принял неправдой, вменяя слова его в шутку, сверх того, зная таковым вызовам законное запрещение. Но Зенбулатов, не давая минуты времени, усильно требовал от меня, чтоб я шел с ним на дуэль. Наконец принудил меня сказать, чтоб он оставил меня в покое. Но и за сим Зенбулатов при выходе из моей квартиры с превеликим сердцем назначил к драке время в 4 часа пополудни неотменно.

Тот же день после обеда полк собрался на учение, и по окончании оного едучи я в квартиру свою, Зенбулатов, подъехав ко мне с ротмистром Ушаковым, сказал: «Пора, пойдем в ров разделаемся». Ротмистр Ушаков, то же подтверждая, говорил, что откладывать не для чего, а лучше разделаться… Стыд запретил мне больше сносить гнусную наглость, а слабость моего сложения и худое здоровье привели меня вне себя. И, как не принял он с моей стороны никаких отговорок, то я с ним пошел… Когда мы все вошли в сад, Зенбулатов вынул саблю, секунданты, видно, были с ним в одном умысле, и когда поставили между деревьев, а его на чистом месте, то, видя приближающегося с обнаженной саблею, вынул я свою, но защищаться было неможно от дерев, и тут начал рубить меня без милосердия и учинил мне ран десять…»

Вероятно, потребовалось бы годы и годы, чтобы сделать исключением такие «поединки», но тут в русской истории случился крутой поворот. Заговор дворянства, привыкшего во времена Екатерины к личным свободам, привел к гибели Павла и возвел на престол его сына Александра, а заодно показал, что русские дворяне больше не сознают себя перед государем «подлейшими и презреннейшими…»

Наступила ночь на 12 марта 1801 года. По сумеречным улицам Северной столицы в сторону Михайловского замка движется военный отряд. Офицеры негромкими шутками пытаются взбодрить солдат, намекают на близящееся освобождение от «тирана». Но солдаты мрачны. Интуитивно они чувствуют, что это дворянский заговор, а не их, солдатский. Но они еще слишком привычны к подчинению.

Накануне Павел расспрашивал генерал-губернатора Петербурга Петра Палена о мерах безопасности. «Все в порядке, Ваше Величество», — недрогнувшим голосом отвечал Пален, глава уже сложившегося заговора. Легко проникли заговорщики сквозь несколько цепей охраны. Большинство офицеров Семеновского полка, стоящих в ту ночь на дежурстве, заговорщикам сочувствовали и пропустили их без проволочек.

Судьба «русского Дон-Кихота» была решена. Пушкин позже скажет о роли семеновцев в заговоре против Павла:

Лишь часовые перед покоями царя попытались оказать сопротивление, но их быстро смяли. Двери в опочивальню сломаны, царь разбужен. Убивать его как будто и не собирались, речь должна была идти об отречении.

Именно отречения ожидал сидевший в напряжении в своих покоях наследник Александр. Но заговорщики не учли гордый и рыцарский нрав монарха. Никакого отречения! Павел яростно отталкивает генерала Зубова. Тот в состоянии возбуждения бьет царя по голове первым, что попадается под руку, — золотой табакеркой. Этот удар устраняет минутную растерянность. Офицеры полковник Яшвиль, майоры Татаринов, Скарятин — наваливаются на царя. Происходит безобразная сцена — сдавленое дыхание, хрипы… Сзади напирают еще несколько человек.

Когда они тяжело отваливаются, на полу остается одно тело — бездыханное тело императора Павла. Царь-рыцарь, вызывавший на дуэль всех монархов Европы, погиб в условиях, весьма далеких от дуэльных. Позже возникает легенда (упомянутая Пушкиным) о белом шарфе, оборвавшем жизнь государя.

Когда 23-летний наследник узнает о случившемся, он в гневе и растерянности восклицает: «Как вы посмели? Я этого никогда не желал и не приказывал!»

Его бьет крупная дрожь, в полуобмороке он валится на пол. «Сейчас не время, государь, жестко говорит генерал-губернатор Пален, — 42 миллиона человек ждут вашей твердости». Александр поднимается. Выходит в залу, где толпятся офицеры гвардии Семеновского полка. Говорит бескровным голосом: «Батюшка скончался апоплексическим ударом. Все при мне будет, как при бабушке». Со всех сторон раздаются приветственные возгласы, крики «Ура!».

Позже Герцен скажет язвительно: «Александр велел убить своего отца, но не до смерти».

Давно нет Ломоносова, но в России место первого поэта занимает Гаврила Романович Державин, который некогда, будучи еще 19-летним гвардейцем, принимал участие в перевороте в пользу Екатерины. Павел проявил немалое доверие к государственному поэту, назначив его коммерц-президентом и финанс-министром. Должностные обязанности свои поэт исполняет усердно и честно. Однако это не мешает ему немедленно по воцарении Александра воскликнуть:

Как все-таки российские люди, при всем своем консерватизме — или это миф? — любят смену власти, приветствуютмолодые силы на верховном престоле, даже если это силы неоперившиеся, подчас забывая саркастическое рассуждение Никколо Макиавелли: «Люди, веря, что новый правитель окажется лучше, охотно восстают против старого, но вскоре они убеждаются, что обманулись, ибо новый правитель всегда оказывается хуже старого». Впрочем, и правило Макиавелли знает исключения. При Александре хуже не станет. Во всяком случае, дворянству. Что же касается русской культуры, то она продолжит свой стремительный взлет. Позднее даже возникнет термин — Золотой век. Только не будем забывать, что это золотой век именно дворянской культуры. Исчезновение этого сословия в российских пределах заметно скажется на состоянии русской культуры. Но это будет век спустя.