Диво

- Церкви нужны смиренные, - бормотал митрополит, - смиренные, смиренные...

- А державе еще и даровитые, - добавил Ярослав, наслаждаясь растерянностью Феопемпта.

- В церкви святой Софии в Константинополе есть надпись, которая читается одинаково и обычно и сзаду наперед: "Нифон аномимата ми монан офин" - "Омойте не только тело ваше, но омойтесь также от ваших грехов". Такое кругообразие необходимо и в росписях на священные темы.

- "Ясарак усон втееми ясак", - вдруг высунулся из-за художников шут Бурмака, с нахальным хохотом прерывая митрополита. - Звучит вроде бы по-ромейски, а если наоборот читать, получается: "Кася имеет в носу карася". Го-го!

Князь махнул рукой, приказывая шуту исчезнуть, но торжественность минуты уже была испорчена, митрополит застыл с раскрытым ртом, глаза его заслезились, теперь он особенно был похож на человека в предсмертной агонии. "Одной ногой стоит в могиле, а за свое держится крепко", - подумал Ярослав.

Наконец Феопемпт очнулся от оцепенения, заговорил снова. В храмах византийских богатство мусий гармонически сочетается с блеском мраморов карийских, родосских, итальянских, без мрамора не обойтись и тут.

- Мешкотно, - сказал князь, - в такую даль возить камень - мешкотно и невыгодно.

- Имею весть, что уже везут для храма две мраморные колонны. Митрополит самодовольно задвигался на лавке. - Греческие купцы везут для твоего храма белые и высокие колонны, а еще - корст мраморный с узорами македонскими.

- Рановато возжелали укладывать меня в корст, - хмыкнул Ярослав, - я еще не собираюсь переселяться к отцу небесному, должен пожить для его славы и могущества. А чтобы колонны твоих купцов ромейских зря не пропадали, мы поставим их возле храма, - так оно и будет. Внутри же обойдемся нашим камнем и росписями.

- Не хватит мусии на весь храм - займем лишь средину, а по бокам оставим так. - Митрополит жевал тонкими губами. - Будут голые стены.

- Непривычен наш народ к голым стенам, - возразил Ярослав, - святое место не должно отпугивать. Святыня суть то, что людей объединяет, собирает воедино. Как же мы соберем их голыми стенами?

Князь обращался уже не к митрополиту - слова его направлены были, кажется, к Сивооку, молчаливому и хмурому, еще и до сих пор потрясенному неутешным горем от гибели Иссы. Феопемпт и разгневался, и испугался княжеского невнимания, он тотчас же перехватил нить разговора, подозвал к себе Мищилу и двух антропосов, они развернули свитки на полу между князем и митрополитом. На пергаментах были изображены украшения константинопольской придворной церкви Феотокос Фарос, той самой, что была освящена патриархом Фотием и служила образцом для нескольких поколений художников, которые должны были возвеличивать своим трудом бога.

В самой верхней части подкупольного свода в большом кольце сверкало разноцветной мусией изображение Христа Вседержителя, или Пантократора по-гречески. Правой рукой Пантократор благословляет собранный внизу люд, а в левой держит закрытую книгу Нового завета, которую откроет в день Страшного суда. "Небо служит мне троном, и земля - подножье для ног моих".

Пантократора подпирает небесная стража из четырех архангелов Гавриила, Михаила, Рафаила и Уриеля. Архангелы одеты в далматики, поверх далматиков - золотые лоры. В руках у архангелов - сферы и лабары. На лабарах трижды выписано слово "агеос", то есть святой.

На огромной вогнутой поверхности конхи главной апсиды - изображение Марии, молящейся за род людской. Всеславная, быстрая на помощь всем христианам. Она - превыше небес. В ней и мудрость, и защита, она словно бы небесный град, из которого вышел Христос на борение и смерть за род людской, она - и церковь земная, она - все. А над нею Деисус: Мария и Иван Предтеча обращаются к Христу с молитвой за всех сущих.

Далее идет церковь земная. В простенках между окнами барабана апостолы, в парусах - сидячие евангелисты. Под Орантой - евхаристия. Шесть апостолов с одной стороны и шесть с другой направляются к престолу, к дважды представленному Христу за причастием, Христу с двух сторон престола прислуживают два ангела с рипидами в руках. Христос один раз преподает хлеб ("се тело мое"), другой - чашу с вином ("се кровь моя").

Иоанн Дамаскин утверждал, что вся церковь стоит на крови мучеников. Поэтому на подпружных арках располагалось сорок медальонов с изображениями сорока севастийских мучеников, которые погибли в Севасте при императоре Лицинии. В Цезарее впоследствии была сооружена церковь в их честь, император Феодосий часть мощей великомучеников перенес в Константинополь, а Василий Первый построил для сохранения мощей храм. Уже один лишь перечень имен мучеников весьма обременителен: Ангий, Акакий, Александр, Аэтий, Валерий, Вивиан, Гаий, Горгоний, Саномий, Екдикий, Иоанн, Ираклий, Кандид, Ксандрий, Лисимах, Леонтий, Мелитон, Приск, Сакердон, Севериан, Сисинний, Смарагд, Феодул, Флавий, Худион, - и так вплоть до сорока!

А нужно же было для каждого подобрать цвет туники и хламиды, по возможности позаботиться, чтобы усатый сердитый Аэтий не был похож на удивленного юного Екдикия, а седоглавого Ангия чтобы не спутать с довольно-таки глуповатым Северианом, добродушный же старенький Иоанн, имея точно такую же заостренную бороду, как и Худион, не должен был повторять выражением своего лица жестокость и презрительность Худиона.

Нижний пояс апсиды отводился под святительский чин: отцы церкви Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Григорий Нисский, Григорий Чудотворец, великомученики архидиаконы Стефан и Лаврентий, святой Епифаний и папа Климент, как первый христианский покровитель Киева, мощи которого привез сюда из Корсуня еще князь Владимир.

И, наконец, последняя большая мозаика - благовещение на столбах триумфальной арки, ведущей в алтарь. Фигуры архангела Гавриила в белом одеянии и Марии-богородицы. Гавриил прибывает к Марии с благой вестью о грядущем рождении Христа. В руках у него - красный жезл, символ путника. Войдя к Марии, Гавриил промолвил: "Радуйся, благодатная, Господь с тобой!" Мария во время прихода архангела с вестью сучила пурпурную пряжу, символ бесконечности жизни, она отвечает Гавриилу: "Се рабыня Господня, да свершится со мною по слову твоему".

На пергаментных свитках был обстоятельно воспроизведен весь порядок украшения и росписи мусийной; здесь не жалели ни дорогого пергамента, ни золотых и иных красок, для каждого чина митрополит по памяти прочитывал соответствующие места из Священного писания и из книг отцов церкви, так что книги, принесенные свитой Феопемпта и разворачиваемые каждый раз, были, в сущности, излишними, зато не излишними были греческие надписи, которые тоже предусмотрительно были заготовлены прислужниками митрополита и раскрывались перед князем по мере того, как развертывались по полу новые и новые свитки с рисунками.

И то ли бормотание митрополита, то ли греческие надписи, которыми что-то слишком уж пестрели все изображения, то ли просто дневная усталость толкнула Ярослава на то, что он, еще и не досмотрев, собственно, до конца, неожиданно встал со своего стула и заявил, что дальнейшее рассмотрение следует перенести на завтра, и делать это не здесь, в княжьих палатах, а в самой церква, чтобы на месте стало виднее и отчетливее для всех. Митрополит съежился, вспомнив о седой холодине в нетопленном и не высохшем еще храме, не хотелось ему и откладывать рассмотрение, однако он скрыл свое неудовольствие и тоже встал, благословил князя и с важным видом прошелестел к двери, потянув за собой длиннющий хвост клира.

- Не спеши, княже, - прежде чем идти, сказал негромко от двери Сивоок, - церковь должна как следует высохнуть.

- Или уже надумали, чем заменять ромейские мраморы? - спросил князь.

- Говорил когда-то тебе, княже, распишем весь собор изнутри и снаружи фресками. Дивно будет.

- Митрополиту сумел бы рассказать.

- В нашем деле лучше показывать, а не рассказывать. Слово не все обнимает. Для слова остаются книги.