Мартовскiе дни 1917 года

[280]

В изложеніи Шульгина Керенскій сказал Мих . Ал., что он принадлежит к партіи которая запрещает соприкасаться с лицами императорской крови (!). Еще болѣе образно представил это Андр. Владиміровичу Караулов. Керенскій заявил, что «поступился всѣми своими партійными принципами ради блага отечества и лично явился сюда», за что его «могли бы партійные товарищи растерзать»...

[281]

По отзыву Караулова Керенскій «наиболѣе ярко характеризовал момент». Он сказал, что «вчера еще бы согласился на конституціонную монархію, но сегодня, послѣ того, что пулеметы с церквей разстрѣливали народ, негодованіе слишком сильное, и Миша (это запись Ан. Вл.), беря корону, становится под удар народнаго негодованія, из под котораго вышел Ники. Успокоить умы теперь нельзя, и Миша может погибнуть, с ним и они всѣ». Эта передача, очевидно, может установить только смысл рѣчи оратора, а не подлинныя его слова, равно как и термины «вчера» и «сегодня» должны быть понимаемы относительно.

[282]

По воспоминаніям Керенскаго («Новый Журнал»), Шульгин «просто промолчал».

[283]

В изложеніи Милюкова, Мих. Ал. все время молчал. В процитированных строках воспоминаній Родзянко говорится о вопросах, поставленных Мих. Ал. — вѣроятно, это было уже тогда, когда они остались наединѣ. По словам Керенскаго, Вел. Кн. все время проявлял активный интерес, много раз вмѣшивался, переспрашивал и просил повторить.

[284]

Милюков говорит, что отдѣльная бесѣда была только с Родзянко, но и Караулов разсказывал Андр. Влад. о бесѣдѣ с Родзянко и Львовым.

[285]

Информатор Палеолога передавал ему, что Керенскій попросил Мих. Ал. только не совѣтоваться с женой, на что М. А. отвѣтил: «Успокойтесь, А. Ф., моей жены сейчас нѣт здѣсь. Она осталась в Гатчинѣ». Сам Палеолог занес в дневник, что Вел. Кн. не там легко уступил бы, если бы «честолюбивая и ловкая» кн. Брасова была в Петербургѣ.

[286]

Впрочем, нельзя быть увѣренным в том, что опредѣленная точка зрѣнія Набокова не установилась под вліяніем позднѣйших размышленій над протекшими событіями. По крайней мѣрѣ ген. Куропаткин при свиданіи с Набоковым 1 мая (17 г.) записал в дневник: «Набоков не очень спокойно относится к происходящему. Говорит, что совсѣм не то они ожидали. Что надо было, чтобы Михаил нашел в себѣ мужество принять престол. Тогда разрухи и безначалія не было бы. Теперь нѣт власти».

[287]

Проф. Платонов, преподававшій Мих. Ал. исторію, дал в 1903 г. члену Гос. Сов., руководившему извѣстным «Имп. Рус. Ист. Общ.» Поворцову, такую, расходящуюся с традиціонным представленіем, характеристику Великаго Князя: «имѣет чрезвычайно сильную волю и без торопливости, с неуклонной твердостью достигает раз намѣченной цѣли. К сожалѣнію, умственно лѣнив».

[288]

Впрочем, и Караулов, отмѣчавшій большое «волненіе», которое испытывали члены Совѣщанія, разсказывал Андр. Влад., что они «все время посматривали в окно, не идет ли толпа, ибо боялись, что их могут всѣх прикончить».

[289]

Ниже будет особо разсмотрѣно отношеніе фронта к февральскому перевороту.

[290]

Ген. Краснов разсказывает, что 5-го и 6-го в 4 кав. корпусѣ он объявил под «громкое ура» на парадѣ о воцареніи Михаила Александровича и награждал именем новаго императора георгіевскими крестами.

[291]

См. мою книгу «Судьба имп. Николая II послѣ отреченія».

[292]

«А ргіогі, — пишет он, — можно привести очень сильные доводы в пользу благопріятных послѣдствій положительнаго рѣшенія принятія Михаилом престола, несмотря на порочность с точки зрѣнія юридической с самаго начала этого акта». «Прежде всего оно сохранило бы преемственность аппарата власти... сохранены были бы основы государственнаго устройства Россіи, и имѣлись на лицо всѣ данныя для того, чтобы обезпечить монархіи характер конституціонный... Устранён был бы роковой вопрос о созывѣ Учр. Собранія во время войны. Могло бы быть создано не Временное Правительство, формально облеченное диктаторской властью, фактически вынужденное завоевать... эту власть, а настоящее конституціонное правительство на твердых основах закона... Избѣгнуто бы было то великое потрясеніе всенародной психики, которое вызвано было крушеніем престола».

[293]

В текстѣ воспоминаній самого Керенскаго сказано, что он заявил Мих. Ал., что берет обязательство защищать Вел. Князя от всѣх. «Мы пожали друг другу руку. И с этого момента мы остались в добрых отношеніях. Правда, мы встрѣтились только раз в ночь отъѣзда Царя в Тобольск, но... я имѣл нѣсколько раз случай оказать услугу в. князю, облегчая ему немного жизнь в новой обстановкѣ, в которой он находился». Как характерен этот абзац для Керенскаго-мемуарнста! В иностранных изданіях своих воспоминаній он не упомянул, что Мих. Ал. в августѣ был арестован по личному распоряженію тогдашняго главы правительства.

[294]

Бѣдный Шульгин, имѣвшій, вѣроятно, нѣсколько потрепанный вид послѣ псковских перипетій, не избѣг обвиненій в демагогической приспособляемости ко вкусам толпы. Так кн. Брасова говорила Маргуліесу, что монархист Шульгин «нарочно не брился» и «надѣл самый грязный пиджак», «когда ѣхал к Царю, чтобы рѣзче подчеркнуть свое издѣвательство над ним».

[295]

Затрудненія, которыя испытывала военная власть на фронтѣ при быстротечном ходѣ событій и при условіях, что верховный главнокомандующій находился на Кавказѣ, Ставка в Могилевѣ, правительство в Петербургѣ, можно иллюстрировать примѣром, по существу, может быть, и второстепенным. Первый приказ верховнаго главнокомандующаго, помѣченный 3-м мартом, совпал с опубликованіем «манифеста» Михаила. В них имѣлось рѣзко бросающееся в глаза противорѣчіе. Ник. Ник. говорил, обращаясь к солдатам: «...что касается вас, чудо-богатыри, сверхдоблестные витязи земли русской, то я знаю, как много вы готовы отдать за благо Россіи и престола»... В манифесте 3 марта выдвигалось Учредительное Собраніе. В Псковѣ обратили вниманіе на такое «серьезное» противорѣчіе. Рузскій хотѣл вычеркнуть слово «престол», но его штаб запротестовал (сообщ. Болдырева). Данилов настаивал на замедленіи выпуска приказа и вступил в переговоры со Ставкой, указывая, что «войскам трудно будет разобраться в таком сличеніи времени отдачи приказа верховнаго главнокомандующаго и манифеста в. кн. Мих. Ал., ибо оба документа помѣчены третьим марта. Получается безусловное впечатлѣніе несогласованности очень тяжелое в таких государственной важности и деликатных для совѣсти каждого вопросах». Ставка в лицѣ Лукомскаго считала «недопустимым» задержку приказа верховнаго. Нач. штаба, как видно из слов Лукомскаго, не считал возможным какія-либо дальнѣйшія задержки, «пока не получится все черное по бѣлому», ибо «проволочка» привела уже к тому, что «балтійскій флот окончательно взбунтовался». Мы увидим, что этот формальный вопрос послужил прелюдіей довольно больших осложненій тогда, когда приказ в. кн. Ник. Ник. дошел до Совѣта Р. Д.