Распутин. Тайна его власти

Nomen est Omen [6] — встречи с Распутиным

Вместе с авторитетом Распутина растет и его самоуверенность. Чтобы сойтись ближе с дамами из высшего общества — в этом он отдавал себе отчет — одних простодушных объяснений недостаточно.

Обращение к религиозным аргументам здесь не действовало, как бы убедительно они ни преподносились. Кто бы в этих кругах поверил, что известный епископ Гермоген, и даже царь информированы об используемой Распутиным практике физической любви как средстве самоочищения, в чем он мог так правдоподобно убеждать какую- нибудь робкую служанку? Или что ему ни при каком другом случае, кроме как при совершении полового акта, не откроется видение Святой Троицы, во что бы он мог заставить поверить, например, крестьянскую девушку из своего родного села? Нет, по отношению к образованной даме из общества, которая к тому же имела (корректные) связи с духовенством, Распутин не мог поступать так грубо. Дама, о которой идет речь, пригласила его в свой загородный дом, разумеется, не для того, чтобы найти в Распутине нечто большее, чем собеседника. Религия и мистицизм стали модными темами в петербургском обществе. Для этого и приглашался Распутин.

По ее рассказам, поздоровавшись, он три раза поцеловал ее в губы. Эта имевшая обезоруживающее действие простота уже не раз помогала ему. Когда же последующая беседа не пошла в желаемом (для Распутина) русле, он начал нервно теребить бороду, и наконец, спросил, не хочет ли его собеседница что-то сказать или в чем-то признаться ему. Дама ответила отрицательно. Он встал и начал беспокойно ходить по комнате из угла в угол, этим выражая свою беспомощность. Неожиданно остановился и откровенно признался: «Знаете, я действительно умею любить». Вначале его собеседница сделала вид, будто не расслышала. Когда же Распутин настойчиво повторил то, что он сказал, женщина вышла из комнаты. Тогда Григорий попытался воздействовать на нее как на «дочь божью». Это она тоже отклонила на том основании, что он не священник и не может благословить ее — мысль, которая, очевидно, до сих пор вряд ли кому-то приходила в голову. Даже уверения Распутина, что он якобы обладает даром, который значит гораздо больше, чем сан священника, не принесли пользы. И Распутину пришлось сдаться.

Впрочем, его аргументы значили, вероятно, гораздо больше, чем просто попытка обосновать отвергнутые заигрывания. Распутин явно находился под влиянием полученных в юношеские годы впечатлений от секты. Хотя он и не считал себя причастным к «хлыстам», их мышление до такой степени засело у него в голове, что духовные сферы становились идеально доступными после преодоления физических преград или, по крайней мере, преодоление физических преград способствовало их достижению. Распутин пытался быть лидером в беседе, как и подобает «старцу» по отношению к «ученикам». Он старался утвердить этот авторитет по отношению к другим, как правило, представителям женского пола, физически подчиняя их себе.

Городское общество, где Распутин поначалу был новичком, постепенно развратило его. Так, например, он перенял некоторые аргументы своих поклонниц — аргументы, с помощью которых те старались оправдать свою готовность принадлежать Распутину перед ним и перед Богом. Распутин усвоил их теории — о добродетельной любви, подаренной Богом, о любви, освобождающей от плотских страстей (для высшего блаженства). Эти теории хорошо укладывались в его религиозную концепцию, они способствовали приближению к нему «жертв», над которыми он потом мог издеваться.

В глубине его души все еще тлела искра некогда страстного желания черпать силы в аскетической жизни, о чем можно догадаться, наблюдая за его длящимися часами медитациями. Похоже, что Распутин и в самом деле верил в услышанную им во время посещения Афона легенду о том, что якобы крест Господень возник из дерева, посаженного Лотом — тем самым Лотом, который находился в греховной связи с собственными дочерьми: «Даже сам Господь не боится возвеличивать такие грехи! Лот виноват, что поддался великому соблазну, но он покаялся. И Бог его простил — это значит, что даже дьявола можно спасти…» — заверял Распутин своего знакомого Меньшикова. Но даже резкие замечания Меньшикова, что эту историю невозможно найти в Библии, и предположение, будто «греческие монахи знают, что могут внушить русским паломникам все, что угодно», кажется, не смогли разубедить Распутина.

Насколько возросла самоуверенность Распутина уже в первые годы его пребывания в Петербурге, рассказывает Владимир Бонч- Бруевич, знакомый Распутина. Григорий Распутин впервые пришел в салон, принадлежащий аристократической семье Икскюль, интересовавшейся религией.

«Свободно и непринужденно он вошел в салон, порог которого никогда не переступал раньше, и, проходя по ковру, обратился к хозяйке дома: „Ну, моя дорогая матушка, у Вас здесь все стены увешаны как в музее, а при этом одной только картины хватит, чтобы накормить пять голодающих деревень. Радостно видеть, как тут живут, в то время как там молодые мужики умирают от голода…“. Когда его представляли другим гостьям, он обычно сразу задавал вопрос: „Замужем? А что твой муж? Почему ты пришла одна? Если бы вы были вместе, я смог бы видеть, как ваши дела, как вы живете…“».

Даже у графини Игнатьевой, супруги советника царя Александра III, Распутин, пользуясь своим авторитетом, вел себя совершенно бесцеремонно. Разумеется, она сразу же не понравилась ему, потому что при приветствии смерила его пренебрежительным взглядом, да еще в удивлении приподняла брови, а ее «Очень рада» было произнесено с явной недоброжелательностью и высокомерием. Когда же она стала советовать присутствующему там другу Распутина, епископу Царицына, подчиниться только что принятому решению Синода и уехать из Царицына, Распутин не выдержал и вмешался. Он с угрожающим видом подошел к Игнатьевой, злобно сверкнув на нее глазами, и закричал: «Я тебе говорю, прекрати! Я, Григорий, говорю тебе, он останется в Царицыне! Усвоила? Ты слишком много на себя берешь, а при этом ты — всего лишь обыкновенная женщина…»

Впечатление, какое производил Распутин на своих современников, становилось все более противоречивым, а мнения о нем все более расходились. Имевшая склонность к мистике царица после первой встречи с Распутиным в конце 1905 года была так потрясена его религиозностью, что захотела познакомить с ним свою подругу и придворную даму Анну Танееву.

По сравнению с другими, как правило, из аристократических семей придворными дамами, Анна была совершенно нетипичной фигурой для свиты царицы. Полноватая, крестьянского типа, она отличалась добродушием, наивностью и глубокой религиозностью, и в силу своего узкого кругозора, крайней доверчивостью.

Ее представили царице Александре Федоровне как дочь честолюбивого чиновника имперской придворной канцелярии Танеева. Сначала ее приглашали к царице для совместного музицирования, потому что Александра, как и Анна, любила играть на рояле. Порой они пели дуэтом — у Анны был альт, у царицы — сопрано (впрочем, вначале они пели и для гостей, что позже категорически запретил Николай). Можно было заранее предугадать, что Анна придет в полный восторг от Распутина. Вот как она описала их первую встречу: «Милица Николаевна пригласила меня и назвала день, когда должен приехать Распутин. Я очень волновалась в предвкушении знакомства с таким человеком. Милица Николаевна мне заранее сказала: „Просите его обо всем, о чем хотите, он прочитает молитву — он может обо всем молить Бога“.

Распутин прибыл в простом черном сибирском казакине. Я была словно загипнотизирована его пронизывающим взглядом. Здороваясь, он поцеловал Милицу Николаевну, затем нас представили друг другу. Он стал меня расспрашивать, чем я занимаюсь, где живу и т. д. Потом я его спросила, поскольку уже была обручена, но еще плохо знала своего жениха, — а свадьба уже недалеко, — стоит ли мне выходить замуж. Он ответил, что советует мне выйти замуж, но этот брак не будет счастливым. Разговор продолжался не более десяти минут…»