Начало Руси

Отсюда мы позволяем себе предположить, что и самая легенда о посольстве славянских (т. е. новгородских) послов за море и о призвании варяжских князей, эта легенда, выводившая начало Русского государства из Новгорода - имеет отпечаток Новогородский. Вероятно, настоящий свой вид она получила не ранее второй половины XII или первой XIII века, когда Новгород достигает значительного развития своих сил. Это было время живых, деятельных сношений с Готландом (с городом Висби), германскими и скандинавскими побережьями Балтийского моря. А с XIII века по преимуществу сюда устремлено было внимание Северной Руси, и только с этой стороны свободно достигал до нас свет европейской цивилизации; между тем Южная Русь была разорена и подавлена тучею азиатских варваров. Уже с появлением Половцев, то есть со второй половины XI века Русские постепенно были оттесняемы от прибрежьев Черного моря и торговые сношения с Византией все более и более затруднялись. А когда нагрянула Татарская орда, эти сношения прекратились. Нить преданий о связи Руси с Черным морем порвалась; между прочим заглохли и самые воспоминания о Русских походах на Каспийское море, и мы ничего не знали бы о них, если бы не известия Арабов. Предание о трех братьях Кие, Щеке и Хориве есть не что иное, как та же попытка ответить на вопрос: откуда пошло Русское государство? Эта попытка, конечно, южнорусского киевского происхождения. Киевское предание не знает пришлых князей; оно говорит только о своих туземных, и связывает их память с Византией и с Болгарами Дунайскими. Это предание оттеснили на задний план и не дали ему ходу сводчики летописей и списатели, которые на передний план выдвинули легенду о призвании Варяжских князей. А призвание князей в их время было обычным делом в Великом Новгороде, и этот мотив легко мог окрасить его предания. Замечательно, что и впоследствии, в начале XVII века, как мы видели, на призвание князей ссылаются именно Новгородцы.

Мы упомянули о наемном варяжском гарнизоне в Новгороде. Начало этого гарнизона можно отнести к концу IX или к началу X века. По словам нашей летописи, Олег уставил, чтобы Новгород давал дань Варягам по 300 гривен в год мира деля; что действительно они и получали до смерти Ярослава. Это известие, конечно, не легенда и принадлежит к отделу наиболее достоверных источников летописного свода. Его можно понимать толькo в том смысле, что Новогородцы платили по 300 гривен нa содержание у себя варяжского гарнизона. Тем не менее выражения "дань даяти" и "мира деля" могли быть перетолкованы в смысле какойто зависимости от Варягов и повлияли на составление басни о когда-то платимой Варягам дани, об их изгнании, потом об их призвании и пр. К этому недоразумению могли примешаться воспоминания о действительных нападениях Варягов на новогородские пределы и о действительных посылках к Варягам для найма войска4.

Если мы обратимся ко всем уцелевшим памятникам русской словесности дотатарского периода, то нас поразит следующее явление. Нигде в этих памятниках нет почти никакого намека на призвание варяжских князей. А между тем поводы к тому были нередки. Возьмем хоть столь известное Слово о Полку Игореве. Оно не раз вспоминает о старых временах и о старых русских князьях, даже о веках Траяна; но о варяжских князьях нет и помину. Некоторые обстоятельства автору Слова известны были лучше, чем летописцам; у него есть имена князей, каких нет и в летописях. Вообще отношения Руси к югу у него рисуются яснее и обстоятельнее, чем у летописцев. Так, Тмутракан является у последних только мимоходом и исчезает в тумане; конечно, вследствие того, что летописный свод составлен тогда, когда связи с югом были уже почти порваны. Но Слово о Полку Игореве, хотя относится к концу XII века, однако в нем живо еще представление о Тмутракани как о части Русской земли, но отрезанной от нее Половецкою ордою. И не только о Тмутракани, поэт говорит и о готских девах, которые на берегу Синего моря поют песни, звеня русским золотом. Тут, конечно, идет речь о Готском или южном береге Крыма; о чем нет и помину в наших летописях. Самый поход Игоря и Всеволода, как видно из Слова, был предпринят с целью: "поискати града Тьмутороканя". Возьмем еще, для примера, сочинение митрополита Илариона: "Похвала кагану нашему Владимиру". Здесь представлялся удобный случай упомянуть о предках этого князя, и действительно, Иларион называет его сыном Святослава и внуком "старого" Игоря; говорит, что их победы и храбрость вспоминаются доныне; но далее Игоря он нейдет. Слово Даниила Заточника и Сказание о Борисе и Глебе также приводят имена Святослава и Игоря. Замечательно это как бы систематическое умолчание о призвании Рюрика и необычайных завоеваниях Олега во всех тех памятниках, которые, несомненно, древнее летописного свода. Могло ли это все быть случайно? Замечательно, что и летописные источники, относящиеся несомненно к эпохе дотатарской, в этом случае совпадают с остальными памятниками той же эпохи. Приведенный нами выше хронологический перечень останавливается на смерти Святополка; отсюда мы можем заключить, что он написан при Владимире Мономахе, т.е. в первой половине XII века; известно, что Рюрика здесь нет.

До какой степени в летописном своде отразилось неведение южных событий и южных отношений, это видно на Болгарах. Как известно, мы приписываем, и совершенно основательно, Болгарам весьма видную роль в истории нашей письменности и нашего христианства. Напомним договоры Олега и Игоря, которые, по мнению норманистов, дошли до нас в болгарском переводе.

Между Русью и Болгарами, очевидно, были деятельные сношения. А между тем летописи наши чрезвычайно мало говорят о связях с Болгарами; они знают о них почти не более того, сколько могли почерпнуть в известиях византийских. Иногда они как бы смешивают Дунайских Болгар с Камскими. Точно так же летопись не дает ответа на вопрос о наших отношениях к Корсуню, который при Владимире св. как бы вдруг получает для нас такое великое значение. В непосредственную связь с этими отношениями к Корсуню мы должны поставить исконное существование Руси Приазовской, той Руси, которая в нашей летописи потом внезапно, почти без всяких предварительных указаний, является в виде особого Тмутраканского княжества.

1 Обращаем внимание читателя на эту грамматическую неверность: Киев мать, а не отец-город (на что указал и г. Бессонов в примечаниях к его изданию Белорусских песен). Народ не мог выразиться таким образом: он говорит "матушка Москва", "батюшка Питер", а не наоборот. Очевидно, это название не народное, а книжное, заимствованное от Греков: то есть буквальный перевод слова. Византийские писатели прямо называют этим именем Киев. Напр., у Киннама (236 стр. Боннского издания).

Что под именем Руси разумелась в древний период преимущественно Киевская земля даже и у других южнорусских Славян, весьма наглядный пример представляют известные слова Владимира Галицкого о киевском боярине Петре: "Поеха муж Русский объимав вся волости".

2 Начальную хронологию Нестора сами норманисты находят ошибочною; а именно на это указывал прежде Круг, и в наше время г. Куника.

3 Для примера укажем на происхождение Переяславля, который будто основан на месте известного единоборства при Владимире св. Это не более как неудачная попытка осмыслить название города, вроде мифа о Кие, основателе Киева. Составитель свода не обратил внимания на то, что город Переяславль уже упомянут им в договоре Олега с Греками. Это несообразность, бросающаяся в глаза; но другие несообразности, менее яркие, еще легче ускользали от наших старинных книжников. Например, могли ли они заметить следующую тонкость? В сказании о призвании князей говорится, что от этих князей Новгородцы стали называться Русская земля; а между тем и в дальнейших известиях ясно, что именно Новгородцы-то и не называли себя Русью, а называли так обитателей Приднепровья.

4 Новгород, как известно, находился в подчиненных отношениях к Киеву, но издавна стремился к самостоятельности. Не лишено значения и то обстоятельство, что в дотатарскую эпоху Новогородец не следовал примеру других подчиненных Руси племен и не старался усвоить себе имя Русина: но продолжал именовать себя Словенином. Новгород когда-то мог питать к Киевскому господству чувства, если не те же, то подобные тем, которые он питал впоследствии к Московскому.