Душа и слава Порт-Артура

Помимо ротных занятий Кондратенко выступал с небольшими сообщениями в кругу офицеров батальона по военной истории, тактике, инженерному делу. Пришел он к этому не сразу. Освоившись с обязанностями командира роты, он внимательно изучил программу командирской подготовки и нашел ее далеко не совершенной, особенно это касалось вопросов военной теории. Офицеры больше занимались гимнастикой, фронтовыми учениями и стрельбой. На тактическую подготовку отводилось ничтожное количество времени. Да и темы были старые, затасканные, знакомые еще с юнкерской скамьи. Командир батальона без особого энтузиазма выслушал предложение Кондратенко заниматься с офицерами, ссылаясь на нежелание последних отрывать свободное время, но согласился.

Офицеры, как и предполагал командир батальона, приняли затею с недоверием, но после первого же сообщения о возможностях будущего театра военных действий заинтересовались и следующего доклада о больших маневрах под Брестом ждали с интересом.

И все же основное время молодой ротный командир уделял солдатам, подолгу оставался в казармах, беседовал с людьми о доме, старался понять душу простого человека. В одном из писем к брату он писал:

«…Командование ротой началось и теперь находится в фазе продолжения. С каждым днем убеждаюсь, насколько благотворна эта деятельность в смысле ознакомления с духом и бытом войск. Жалею только, что мне не удалось быть некоторое время солдатом и вообще вращаться в солдатской среде как равный с равными, а не как начальник…»

Ротные занятия сменялись однообразными, но, по мнению Романа Кондратенко, далеко не скучными вечерами, которые он большей частью проводил на природе. Вечерние прогулки были в обычае у офицеров заславльского гарнизона. Еще одна традиция, которая неуклонно соблюдалась, — встреча восьмичасового петербургского поезда, который привозил вчерашние газеты и являлся связующим звеном с большим миром. Прогулки совершались каждый вечер, независимо от погоды, вдоль железной дороги до станции Ратомка, расположенной в восьми верстах. Обратно возвращались с минским поездом. Как и остальные, Кондратенко с удовольствием включился в это нехитрое развлечение.

Весна внесла некоторое оживление в однообразные будни. Еще прошлой осенью корпусному командиру прислали почтовых голубей для связи с Минском. Многие посчитали это пустой забавой и забыли о них. Но Кондратенко был с этим не согласен. Получил от командира разрешение, подготовился со старшим адъютантом дивизии. В роте стали сбивать для птиц клетки, нашлись охотники взяться за их обучение. И через две недели связь с Минском наладилась. В батальоне решили, что капитану Кондратенко можно давать любые, самые невыполнимые поручения.

Скоро в ротах прекратились занятия и началась подготовка к празднику Пасхи. Солдаты и призванные на помощь рабочие с железной дороги мыли, чистили, на лошадях, а то и вручную подвозили песок, изготавливали самодельные гирлянды и украшали ими казармы. В эти дни, полные предпраздничной суеты, Кондратенко очень близко сошелся со своими подчиненными. Поводом послужило обращение ротного фельдфебеля с просьбой разрешить солдатам поклеить праздничные фонари в квартире ротного, ибо другого помещения для этого не было. Роман Исидорович с радостью согласился. Сначала со стороны наблюдал за работой подчиненных, с удовольствием слушал их пение, а потом и сам включился в работу. К началу праздника он уже был своим человеком среди солдат.

Весь апрель прошел спокойно. В середине месяца приехал командир бригады, проверил подготовку молодых солдат к лагерям. Смотр продолжался около двух часов и 7-й роте принес средние результаты. Скоро по Заславлю поползли слухи, что батальон перед лагерями постоит в Минске. Молодежь этому обрадовалась, но многие офицеры, в том числе и Кондратенко, встретили новость скептически: из-за прихоти корпусного командира целые полки вынуждены будут совершать бессмысленные прогулки в окрестностях Минска с обозами и артиллерией, солдат поселят в казармах с другими батальонами. На совещании командиров рот Кондратенко заявил, что это приведет к болезням, подрыву дисциплины из-за отсутствия должного контроля. Его поддержал командир 6-й роты штабс-капитан Ударов, но выступления эти прозвучали, скорее, для успокоения, так как оба понимали, что батальонный командир изменить тут ничего не может.

28 апреля в шесть часов утра батальон выступил из Заславля и, проделав тридцативерстный переход, к полудню вступил в Минск.

Кондратенко шел при роте, с удовольствием слушая солдатские песни. Те в присутствии ротного командира старались вовсю, а песенники выделывали просто чудеса. Когда же кто-то из офицеров предложил ротным командирам для прочистки голосов запевал собрать молодцам на выпивку с закуской, Кондратенко не возражал, и благодарный хор зазвучал еще заливистей. После привала оказалось двое отставших, но зато остальные утроили рвение, и весь переход прошел под неумолкающую дробь барабанов, звуки горна и песен с бубнами и цимбалами. Возле Минска батальон был встречен полковым оркестром, под звуки которого роты и промаршировали через весь город.

В городе Роман Исидорович поселился у штабс-капитана Ударова, с которым сдружился в последнее время. Тот сдал ему комнату на эти две недели всего за 11 рублей. Будучи несколько старше, Ударов ротой командовал давно, хотя и уступал Кондратенко чином. Он считался одним из самых энергичных и деловых командиров рот в полку. Требовательный к себе и подчиненным, болезненно переносил безобразия, творившиеся в армии, пытался, как мог, бороться с ними, но чаше всего не находил поддержки. Роман Исидорович сначала воспринял его критику как озлобление честного человека на мелкие неурядицы, но товарищ упрямо доказывал, что это система и что он еще не раз столкнется с такими штучками, в сравнении с которыми его инженерные дела покажутся шуткой. Скептически относился Ударов и к начальству, убеждая Кондратенко, что многие высокопоставленные чины давно перестали объективно оценивать подчиненных, а полагаются только на свое мнение, основанное чаше всего на поверхностных наблюдениях и голой амбиции. Кондратенко сердился, приводил в пример Суворова, Кутузова, Скобелева, но товарищ только посмеивался.

Через день после прибытия в Минск корпусной командир провел смотр всему Коломенскому полку. В присутствии многочисленной публики ротные колонны вытянулись вдоль самой людной улицы города, и по команде полторы тысячи людей церемониальным маршем двинулись мимо трибуны, на которой возвышалась монументальная фигура корпусного. На основании этого прохождения начальник дивизии и сделал вывод о боеготовности батальонов и рот. Почти все получили замечания. Кондратенко был очень огорчен: смотр более походил на опереточный парад. Вечером он писал брату:

«…Конечно, мне было очень неприятно выслушивать подобное вполне незаслуженное замечание, потому что в последние полтора месяца я все свои силы и усердие направил исключительно к образованию роты и плоды этого уже успел отчасти пожать в успешных результатах проведенной в Заславле стрельбы. Но так как „цыплят по осени считают“, то, конечно, эта неприятная случайность не остановит меня и моего дальнейшего усердия. Я с обычным терпением принялся за продолжение занятий, полагая, что они непременно должны дать хорошие результаты».

Уже на следующий день он приступил к интенсивным занятиям, чем сильно огорчил своих офицеров. Скученность личного состава и прямое попустительство командира полка полковника Цитовича создали такую обстановку, что занятия проводились редко и кое-как. Офицеры большую часть времени отдавали разного рода развлечениям, благо возможностей для этого в Минске было немало. В городе гастролировали русские драматические и опереточные труппы, имелся кафешантан и множество других увеселительных заведений.

Кондратенко раздражался, но работал с удвоенной энергией и домой возвращался не раньше десяти часов. Пришло сообщение, что полк эшелоном убывает в Бобруйские лагеря. Уставший за последние дни и сильно раздраженный, он предчувствовал, что завтрашний день ничего хорошего не предвещает.