Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе

Обращаясь теперь к главам этой книги и описанным в ней проблемам интерпретации природы, мы можем легко заметить, что они содержат множество необоснованно раздутых диспутов и попыток со стороны политических идеологов манипулировать вопросами, касающимися философов и других ученых. Тем не менее, во всех вопросах, кроме лысенковского спора о генетике и обсуждения теории резонанса в химии, в рамках всеобъемлющих дебатов содержались положения истинно интеллектуального значения. И даже в обсуждении химии, проводимом грубым подражателем Лысенко, содержалась в высшей степени реальная проблема значения и важности моделей в природе. С интеллектуальных позиций дело Лысенко было само по себе полностью искусственным; те немногие философские проблемы, которые в нем поднимались, были либо устаревшими, либо неверно понятыми сторонниками Лысенко. Я думаю, что эта оценка будет верной, даже если, вопреки современным научным данным, наследование приобретенных признаков будет принято в биологии будущего. Лысенко был не в состоянии понять биологию своего времени. Было бы антиисторично и неверно защищать его во имя будущей биологии. Такая защита теории наследования приобретенных признаков касалась бы совершенно иных представлений.

Во всех дискуссиях, обсужденных в этой книге, кроме лысенковского спора, мы часто обнаруживали талантливых ученых, полностью понимавших современную науку и приводивших правдоподобные аргументы, связывая их с диалектическим материализмом таким образом, что это не выглядело лишь результатом политического давления. Конечно, некоторые из этих мнений были признаны «неверными» в свете современной науки, но они часто оцениваются современными учеными как точки зрения, закономерные и оправданные для своего времени. Некоторые из них играют значительную роль и в наше время, а большинство — продолжают разрабатываться.

Среди положений советских ученых, которые были признаны ценными в свое время или признаются ценными и в настоящий момент и в отношении которых диалектический материализм сыграл определенную роль, можно указать следующие: точка зрения Л. С. Выготского по поводу мышления и языка; теории социальной психологии А. Р. Лурия и А. Н. Леонтьева; концепции С. Л. Рубинштейна о восприятии и сознании; пересмотр и расширение П. К. Анохиным павловской психологии; критика В. А. Фоком и А. Д. Александровым некоторых интерпретаций квантовой механики и теории относительности; философская интерпретация квантовой механики Д. И. Блохинцева; анализ планетарной космогонии О. Ю. Шмидта; положения В. А. Амбарцумяна о формировании звезд и его критика отдельных космологических теорий; «квазизамкнутые» космологические модели Г. И. Наана; взгляды А. Л. Зельманова на «многообразную Вселенную»; многие советские работы, критикующие абсолютное начало Вселенной или модель неразвивающейся циклической Вселенной; взгляды А. И. Опарина на возникновение жизни и его критика механицизма в биологии, а также некоторые взгляды советских философов и естествоиспытателей на кибернетическую эволюцию материи.

Однако необходимо соблюдать чрезвычайную осторожность, допуская, что научные взгляды каждого из вышеуказанных советских авторов были в действительности в значительной степени определены влиянием диалектического материализма.

Я указывал ранее, что диалектический материализм «мог» сыграть какую-либо роль в интеллектуальном развитии этих ученых, а не то, что он сыграл эту роль в каждом конкретном случае.

В действительности не существует способа с полной очевидностью продемонстрировать влияние интеллектуального марксизма на взгляды отдельного ученого. Такие доказательства не являются сущностью интеллектуальной истории вообще и не имеют никакого отношения к марксизму. Мы можем показать, что естествоиспытатель придерживался в своих работах идеи X и что он, интерпретируя эту идею, указывал в печати на существование связи между идеей X и концепцией Y в марксизме.

Но мы не имеем возможности доказать действительной причинной связи между X и Y. На самом деле существует много возможных объяснений, кроме объяснения истинной интеллектуальной стимуляции. Ученый мог прийти к идее X независимо и обратиться затем к идее Y как к подтверждающему аргументу. Он мог ввести эту связь в результате оказанного на него политического давления. Он мог использовать эти связи просто для осуществления своей карьеры, понимая, что интерпретация, которая может быть названа марксистской, скорее завоюет официальное признание.

Какое же в таком случае основание я имею для того, чтобы интерпретировать марксизм как важное интеллектуальное воздействие на советскую науку? Моя интерпретация в первую очередь основана на прочтении огромного количества советских работ по философии и естествознанию, написанных во времена существования отличающихся друг от друга политических ситуаций. В предыдущих главах я попытался охарактеризовать эти работы. Я считаю, что если взять не одного автора, а все работы вышеупомянутых ученых, то можно с полным основанием отметить, что интерпретация науки и даже в нескольких случаях сами их научные исследования обладают характерными чертами, которые, и это можно с убеждением отстаивать, в какой-то степени проистекают из диалектического материализма. Более того, не существует прямой связи между политическим давлением и временем обращения советских ученых к диалектическому материализму. Многие советские естествоиспытатели и сегодня пишут о диалектическом материализме, а многие другие не пишут о нем вообще.

В Советском Союзе естествоиспытатель может полностью игнорировать диалектический материализм в своих работах, и, исходя из этого, мы должны более серьезно относиться к тем ученым, которые продолжают уделять ему внимание.

В окончательном анализе следует отметить, что проблема причинной обусловленности в изучении естествознания и советского марксизма существенно не отличается от подобных исследований в других областях концептуальной истории, проводящихся в других странах. Философия и политика воздействуют на ученых во всех странах.

Происхождение идей — это очень сложный для изучения процесс, но попытки такого изучения оправданы. Более того, диалектический материализм среди всех течений в современной философии заслуживает особого внимания историков и философов науки по причине его наиболее тесного взаимодействия с наукой.

Развитой материализм, открытый для критики и обсуждения, в котором диалектический материализм мог бы в какой-то момент обрести истинную форму, является философской точкой зрения, которая может быть полезна естествоиспытателям. Эта форма материализма наиболее важна для естествоиспытателя, когда его исследование приближается к наиболее удаленной границе знания, области, в которой умозрительные заключения играют в высшей степени важную роль — подход к космическому, бесконечности, возникновению жизни или сущности форм бытия. С другой стороны, она наименее важна и легко может привести к пагубным результатам, будучи примененной в утилитарном, сиюминутном исследовании.

Диалектический материализм не может помочь ученому в лабораторной работе. Он никогда не предскажет результаты отдельного эксперимента. Он, естественно, никогда не предскажет пути получения урожая или лечения душевнобольных. Но он может удержать ученого от преклонения перед мистицизмом в лице ошеломляющей тайны и страха неизвестного. Посредством своего антиредукционизма он может напомнить ему, насколько противоречиво и сложно объяснение природы и как опасно сводить сложные явления одного уровня к комбинациям простых механизмов более низкого уровня. Он может напомнить ученому, что появление неожиданной аномалии в эксперименте не является причиной отказа от реалистической эпистемологии или от веры в существование хотя бы некоторых природных закономерностей, как вероятностных, так и строго детерминистских. Посредством своего положения о том, что в природе все взаимосвязано, он может напомнить ему о важности экологического подхода к биосфере и о значении исторического взгляда для понимания развития материи. Он может подтолкнуть ученого к созданию временных схем объяснения, выходящих за рамки одной науки, но не претендующих на знание окончательных ответов. В то же время он может также убедить его в том, что сохранение веры в эпистемологический реализм и природный порядок, без всякого сомнения, не является отказом от хитрости или мистерии в природе. Нет ничего более непостижимого, чем изобретательность человека и оригинальность его творений, чем красота природы, частью которой человек является. Утонченный материализм может обсуждать такие положения так же хорошо, как и утонченный идеализм, причем начиная с допущений, более созвучных натуралистическому содержанию почти всей науки.