История Византийских императоров. От Константина Великого до Анастасия I. Том1

Практичный, если не сказать прагматичный римский ум, не склонный к греческому идеализму и к восточному философствованию, не раскрыл в полной мере сакральные основы царской деятельности, вообще присущие природе единоличной власти. Да, император сразу же усвоил титул pontifex maximus («верховный жрец»), продержавшийся до конца IV в., но это полномочие вытекало не из сакральных основ, а из правовых прерогатив. И первые римские монархи категорично не желали признавать себя автократорами, царями [986]. Тем самым усиленно подчёркивался военный, политический и даже где-то производный от других органов государства характер их власти. По психологии того времени, назвать императора царём означало порвать с римской республиканской традицией.

Был ли уклон в сакрализацию императорского статуса совершенно неприемлем для Римской империи? Вопрос — риторический. Рим принципиально не отрицал сакральности верховной власти. Более того, как отмечают исследователи, по своей природе римская государственность была теократичной, и религия освящала государственную жизнь. Само установление в Риме жреческого сословия относят к временам царствования Нумы Помпилия (715–673/672 гг. до н. э.), которого вообще считали «отцом-учредителем» римской религии. Он же назначал жрецов и весталок, построил дом, в котором жил и приносил жертвы богам, и этот дом впоследствии служил официальным помещением главы понтифексов, в котором собиралась их коллегия, и делались наставления молодым жрецам.

Авторству Нумы Помпилия приписываются также индигитаменты или наставления, каким божествам следовало молиться при той или иной житейской надобности, а также все молитвы, предписанные для торжественных государственных богослужений. Вообще, первоначально первым понтификом, pontifex maximus, признавался сам Нума Помпилий. Полагают, и, конечно, небезосновательно, что первые Римские цари обладали статусом rex sacrorum, то есть обязаны были приносить жертвы от имени жрецов [987].

Поэтому глава Римского государства никак не мог быть простым смертным, ему приписывались обязательные сакральные функции. Прецедент для этого в лице уже упоминавшегося Римского царя Нумы Помпилия быстро нашёлся — впрочем, наверняка, он никогда и не забывался римлянами. В частности, император почти изначально принял титул «август», что само по себе свидетельствует о многом. Дело в том, что имя «август» происходит от латинского «augeo» («умножать»), связывалось со жреческим титулом «augur»(«умножитель благ», «величественный»). Следовательно, император не сугубый военачальник, а старатель общего блага, умножитель его.

«Ты знаешь, — писал один автор императору Траяну, — что тебе всюду присягают, ибо ты присягнул всем. Мы тебя любим, насколько ты этого заслуживаешь, но это мы делаем не из любви к тебе, а из любви к нам, и да не настанет никогда такой день, о, цезарь, когда обеты за твоё благоденствие произнесёт не наша польза, а наша верность». Смысл сказанного предельно ясен: Принцепс признавался первым слугой Римского государства и был убеждён, что его власть только тогда имеет внутренний смысл и заслуживает защиты богов, если он пользуется ею не для удовлетворения личных прихотей, а для обеспечения безопасности и спокойствия римского народа. Траян сам искренне считал, что если власть императора утратила нравственное начало, то он должен быть заменён другим лицом [988].

Древний человек жил религией и не отделял её от публичной и частной сферы своего бытия. Неразделённость религии и нравов, политики и морали всегда являлась неотличимой чертой древнего правосознания [989]. И политическая власть первых монархов возникала как естественное следствие их священнического достоинства. «Не сила установила начальников или царей в древних гражданских общинах. Было бы несогласно с истиной сказать, что первым царём был у них счастливый воин. Власть вышла из культа очага. Религия создала царя (выделено мной. — А.В.) в гражданской общине, подобно тому, как она создала семейного главу в доме» [990]. Первейшей обязанностью царя было свершение религиозных церемоний. И, как верховный жрец, царь был блюстителем нравственности в государстве. Это сознание являлось безальтернативным, и Рим не составлял исключения из правил.

Отказ римлян от царства в древние времена вовсе не привёл к их негативному отношению к существу царской власти. «Имя царя отнюдь не обратилось в порицание, осталось почётным прозванием. Обыкновенно говорят, что слова эти вызывали ненависть и презрение: странное заблуждение! Римляне прилагали его к богам в своих молитвах. Если похитители власти не осмеливались никогда принимать этого титула, то это не оттого, что он был ненавистен, а скорей оттого, что священен» [991].

Эта оценка ничуть не отличается от свидетельств, приведённых древним автором. В один из периодов шаткости республиканского строя, когда группа децемвиров пыталась узурпировать власть, сенаторы говорили так: «Мы изгнали царей. Но людям отвратительно было не время царя, коим благочестием дозволяет называть Юпитера, да и Ромула, основателя Рима, и тех, кто царствовал после. При отправлении священных обрядов имя царя также привычно, ибо вызывало ненависть не оно, но царская гордыня и произвол!» [992].

Замечательно также, что даже в республиканское время первым делом вновь избранного консула было совершение жертвоприношений на форуме [993].

Античный мир вообще смотрел на религию как на закон не только для частных лиц, но и для целых народов и государств. Считалось безусловным, что религиозные обязанности также точно подлежат исполнению со стороны народов и государств, как и со стороны частных лиц. Но, в отличие от последних, государство исполняет этот закон не непосредственно, а через институт руководителей в деле религии, священнослужителей, посредников между ним и Богом. Исполнение этих обязанностей со стороны государства считалось тем лучше, чем безупречнее был этот институт и чем большую силу представительства он имел перед Богом [994].

Любопытно, что многие термины, относящиеся к исполнению государственных полномочий, носили сакральный характер и имели религиозное происхождение. Например, латинское «fidelis» означало одновременно и «верующий» и «верный слову». Древнее латинское слово «sacramentum» во времена древней Церкви применялось к церковным таинствам, но по своему исходному значению обозначало солдатскую присягу. Первые христиане называли варваров и язычников термином «pagani», которым римские солдаты обозначали штатских лиц, не имевших понятия о воинской присяге и чести [995].

Издавна в Риме религия являлась государственным учреждением, которым Римское государство пользовалось как воспитательным средством для достижения поставленных перед собой целей. Право и обязанность исповедовать римскую религию принадлежало только римским гражданам, поскольку религиозные верования влияли на все публичные и гражданские права. Покорённые народы сохраняли свои национальные верования, если только те не вступали в конфликт с римским пантеоном. Однако всякий культ и суеверия, казавшиеся вредными, преследовались по всей строгости римского закона [996].

В силу древней правовой традиции вопросы осквернения святынь и проступков против веры не рассматривались в Риме отдельно от иных споров. Различие таилось лишь в компетенции органов, в чьи правомочия входили те или иные судебные дела. Институт понтификов заведовал всеми делами, касающимися общественной религии, но сама область права религиозного была гораздо шире и включала в себя такую отрасль, как право публично-религиозное. Оно составляло предмет общего законодательства, доступного вмешательству государственной власти. Уже при первом римском императоре статус первосвященника и верховного цензора нравов вместе с соответствующей юрисдикцией слились в одном лице — императоре. Как цензор, император сосредотачивал в своих руках блюстительство над законами и нравами [997]. Таким образом, ещё в языческие времена верховная власть сосредоточила в своих руках высшую ординарную юрисдикцию, а также и специальную юрисдикцию по делам веры [998].