De Secreto / О Секрете

— К сожалению, нет, оно отдано мною в собес”.

Понять этот отказ нетрудно. Н.Д. Виткевич, если верить ему, был осуждён только по ст.58–10, при наличии же у него упоминаемого документа неизбежно было обвинение и по ст.58–11.

«— Ещё раз хочу спросить, для чего вы составляли “Резолюцию № 1 ”?

— Dixi et animam meam levavi (сказал — облегчил душу).

Не могу скрыть удивления.

— Мы, конечно, думали и о борьбе.

— Для чего “Резолюция” была в двух экземплярах?

— Вопрос не имеет смысла.

— Почему же? Если Вы просто хотели выговориться, разрядиться, достаточно было одного экземпляра, а если их было несколько…?

Пауза. Понять её нетрудно. Если «Резолюция № 1» существовала в нескольких экземплярах, налицо факт её распространения, который можно было квалифицировать как действие, направленное на создание антисоветской организации. Видимо, взвесив за и против, Н.Д. Виткевич продолжил диалог:

— Может быть, второго экземпляра и не было.

— Следовательно, если “Резолюция № 1” существовала…

— Значит, у меня её не было» [693].

Итак, в ходе этой беседы главный корреспондент А.И. Солженицына и один из «участников» создаваемой им антисоветской организации признал, что он «Резолюции № 1» не имел. А значит, всё, что до нашего разговора он утверждал на этот счёт, мистификация. Невольно возникает вопрос: а была ли «Резолюция № 1» у А.И. Солженицына?

Если бы у него действительно был обнаружен документ, свидетельствующий о его намерении создать антисоветскую организацию и была установлена его принадлежность к антисоветской группе, то все её члены обязательно оказались бы в поле зрения следствия. Кто же входил в состав этой группы? Б.А. Викторов утверждает, что, кроме Н.Д. Виткевича в материалах следствия фигурировали Л.B. Власов, Н.А. Решетовская и К.С. Симонян [694]. Н.Д. Виткевич, который, по его словам, ознакомился с протоколами допросов А.И. Солженицына позднее, «уже на свободе», называет ещё двух человек: Л.A. Ежерёц [695] и приятеля Л.B. Власова, фамилию которого он запамятовал [696].

По долгу службы следователь И.И. Езепов обязан был привлечь к следствию всех упомянутых лиц. Однако, как писал Б.А. Викторов, «никто из этих лиц» не был даже допрошен»! [697] Данный факт подтверждают Л.В. Власов [698], Н.А. Решетовская [699], К.С. Симонян [700] и сам А.И. Солженицын [701].

Так быть не могло.

Если никто не был даже допрошен, значит, не было и не могло быть обвинения в подготовке к созданию антисоветской организации.

Не всё понятно и с Н.Д. Виткевичем, которого А.И. Солженицын называет своим «подельником». Александр Исаевич был арестован 9 февраля, Николай Дмитриевич — 22 апреля (уже в Берлине). Следствие над первым велось на Лубянке, над вторым — в контрразведке фронта. По этой же причине не было на следствии ни перекрёстных допросов, ни очных ставок [702].

Если бы обвинение ограничивалось криминальной перепиской, подобное развитие событий было возможно. Но оно было бы исключено, если бы А.И. Солженицын и Н.Д. Виткевич проходили по одному и тому же делу о намерении создать антисоветскую организацию.

Обращает на себя внимание и то, что «Резолюция № 1» почему-то не фигурировала в протоколе отобранных у А.И. Солженицына вещей [703]. Более того, Б.А. Викторов вообще не заметил её в следственном деле [704]. Не упоминается она ни в Определении о реабилитации А.И. Солженицына [705], ни в тех прошениях о помиловании, с которыми последний обращался в 1947, 1955 и 1956 гг.

Так, в прошении 1947 г. он писал: «Сложность моего дела заключается в том, что я в переписке с Виткевичем и при встречах с ним допускал неправильное толкование по отдельным теоретическим вопросам и неправильно критиковал отдельных писателей и наши литературные издательства». И всё [706]. В прошении 1955 г. на имя Н.С. Хрущева он прямо подчеркивал: был арестован и осуждён «только на основании моей вздорной юношеской переписки с моим другом» [707]. Эта же мысль нашла отражение в прошении 1956 г. на имя Т.К. Жукова: «Мне ставилась в вину единственно моя личная переписка со старым другом детских лет, к тому времени тоже капитаном Красной Армии, но на другом фронте — переписка, содержавшая рассуждения на политические темы», «переписка эта и послужила единственной причиной ареста» [708].

Невозможно представить, чтобы, ходатайствуя о пересмотре дела, А.И. Солженицын рискнул написать такое, зная, что в следственном деле лежит «Резолюция № 1».

Что же мы видим?

Во-первых, получается, что А.И. Солженицын составил «Резолюцию № 1» ещё до того, как пережил разочарование в И.В. Сталине и в советской системе.

Во-вторых, всё, что нам известно о А.И. Солженицыне до его ареста исключает возможность участия его в составлении подобного документа.

Bo-третьих, несмотря на то, что в «Резолюции № 1» шла речь о создании антисоветской организации, никто кроме А.И. Солженицына не был привлечён по этому делу даже в качестве свидетеля.

В-четвёртых, один из «авторов» «Резолюции № 1» Н.Д. Виткевич, опровергая тем самым свои предшествовавшие утверждения, признался в том, что лично у него подобного документа не было, а значит, он не фигурировал и в его следственном деле.

В-пятых, этот документ не упоминался в первом издании «Архипелага».

В-шестых, его существование не нашло отражения ни в ходатайствах А.И. Солженицына о помиловании 1947–1956 гг., ни в Определении о его реабилитации.

В-седьмых, «Резолюцию № 1» не заметил в его следственном деле военный прокурор Б.А. Викторов, занимавшийся его реабилитацией.

Исходя из этого, можно утверждать, что в данном случае мы имеем дело с мистификацией.

Не всё просто и с перепиской.

«Когда я потом в тюрьмах рассказывал о своём деле, — пишет А.И. Солженицын, — то нашей наивностью вызывал только смех и удивление. Говорили мне, что других таких телят и найти нельзя. И я тоже в этом уверился. Вдруг, читая исследование о деле Александра Ульянова, узнал, что они попались на том же самом — на неосторожной переписке…» [709]

Участник группы Александра Ульянова П. Андреюшкин, чьё письмо, содержащее фразу о терроре, привело к раскрытию готовившегося покушения на Александра III, мог не знать о существовании перлюстрации [710], а Александр Исаевич этого не мог не знать, так как на всех конвертах, уходящих во время войны из армии, ставился штамп «Проверено военной цензурой» [711].

Я не знаю, как это делалось во время войны, но когда в 1970 г. я был призван в армию, то во время пребывания на курсах молодого бойца (так назывался период с момента прибытия в часть до принятия присяги) с нами была проведена специальная беседа о необходимости хранить военные тайны, в ходе которой было сообщено, что все солдатские письма проходят цензуру.