Образование Русского централизованного государства в XIV–XV вв. Очерки социально-экономической и пол

Какие реальные данные можно извлечь из текста Рогожского летописца и Тверского сборника о событиях, непосредственно предшествующих восстанию в Твери 1327 г.? Вряд ли можно найти печать реальности в приводимых летописцем рассуждениях золотоордынских татар о необходимости истребления всех русских князей. Это, вероятно, скорее своеобразное обобщение самим летописцем тех актов убийства в Орде ряда русских князей, которые имели место в начале XIV в., актов, представленных в летописи как единая политическая линия Орды, которую она хочет довести до логического конца. Но, посылая в Тверь Чол-хана, золотоордынский хан, по-видимому, действительно имел в виду укрепить свою власть на Руси. Передача в управление могущественному ханскому баскаку одного из наиболее крупных политических пунктов Северо-Восточной Руси, выступавшего в это время в качестве возможного центра объединения русских земель, преследовала цель усиления золотоордынского влияния на русских князей, установления за их политикой контроля со стороны хана.

Весьма правдоподобны сведения летописи о поведении Чол-хана, занявшего великокняжеский дворец и ставшего как бы над великим князем, хотя власть последнего никем не упразднялась. Столь же правдоподобны данные о том, что политика Чол-хана вызвала всенародное негодование («озлобление»), что сначала это негодование проявлялось лишь в форме жалоб князю — легальной форме выражения народом своего недовольства, — затем возбуждение стало накапливаться, и народ лишь выжидал удобного случая, чтобы выступить открыто против притеснителей. Летописный текст позволяет предполагать, что если не было вполне продуманной, организованной подготовки восстания против золотоордынских ставленников, то во, всяком случае то, что произошло в городе 15 августа 1327 г., никак нельзя рассматривать как простую случайность. Почва для восстания уже имелась, к нему готовились, нужен был лишь сигнал к выступлению, причем таким сигналом могло послужить малейшее столкновение горожан с татарами. Можно сказать, что народ ждал повода для того, чтобы подняться на борьбу, потому что был готов сделать это и знал, что восстание произойдет. Показательна и позиция великого князя Александра Михайловича. Связанный тем, что над ним нависла чуждая власть, он проявляет политическую беспомощность, бездеятельность и устраняется от активного участия в надвигающихся событиях. Его тактика — это тактика выжидания: он воспользуется плодами восстания, если оно будет удачно, но он отведет от себя гнев хана в случае провала движения указанием на то, что он призывал народ к «терпению» и не принял участия в его действиях.

Переходим к рассмотрению самого движения 15 августа 1327 г., которое, как было отмечено, описал какой-то современник. Оно началось рано утром, «как торг сънимается». И место восстания («торг») и время (начало торговли) очень показательны. Как раз там, где бывает больше всего горожан, и в те часы дня, когда замечается их особенный наплыв, должно было произойти решительное выступление против татар, которого многие, вероятно, ждали. Восстание вспыхнуло, казалось бы, по ничтожному поводу. Один дьякон, по прозвищу Дудко, вел лошадь («кобылицу младу и зело тучну») к Волге, чтобы напоить ее водой, татары отняли лошадь, дьякон закричал: «О, мужи тферстии, не выдавайте!» — горожане откликнулись на его зов, и между ними и татарами началась драка. Весь этот рассказ полон непосредственности. Здесь, как почти можно быть уверенным, нет ничего выдуманного. И в этом простом и как бы протокольном описании событий содержится целая концепция восстания, которую не надо привносить исследователю. Вероятно, ни дьякон, спускавшийся к Волге, ни многие из тех, кто вышел в это утро на торг, не знали, что из-за его молодой кобылицы разыграется кровавая драма. Но призыв дьякона к тверским «мужам» прозвучал как набат и был ими воспринят как таковой именно потому, что все ждали чего-то такого, что должно поднять народ. Народное терпение было настолько истощено, что скрытый гнев мог прорваться в любой момент наружу.

«Бой» горожан с татарами перешел в «сечу», так как татары, считая себя облеченными полнотой власти и поэтому безнаказанными («надеющеся на самовластие»), пустили, по-видимому, в ход, холодное оружие. К месту «сечи» подходили все новые люди («сътекошася человеци»), началось было смятение («смятошася людие»), но оно быстро сменилось в какой-то мере организованным народным выступлением. Это произошло потому, что зазвучали приведенные в ход чьими-то руками все имевшиеся в городе колокола («и удариша. в вся колоколы»), созывая людей на вече. И далее, судя по рассказу, действует уже не случайная кучка людей, привлеченная криком ограбленного дьякона, а выступает «град», как организация горожан, принявшая определенное решение на вече, как общенародном собрании («и сташа вечем, и поворотися град весь, и весь народ, в том часе събрася…»). «Бой» и «сеча» вылились в «замятию» — народное восстание.

Разбираемый текст содержит, во-первых, рельефное противопоставление поведения татар, расцениваемого автором как полнейший произвол («самовластие»), и тверских горожан, дающих этому произволу единодушный отпор. Столь же рельефно показано нарастание событий и переход их в высшее качество. Если дело началось, со столкновения с иноземными насильниками части горожан, заступившихся за своего земляка, и это столкновение грозило перейти в стихийно ширившееся, но беспорядочное побоище, то в ходе движения оно принимает характер общенародного движения, направляемого вечем и проходящего под определенными лозунгами. Эти лозунги, подготовленные, как можно думать, еще раньше, а сейчас выдвинутые на вечевом собрании, призывали к уничтожению всех татар, вплоть до самого Чол-хана. «…И кликнуша тферичи, и начаша избивати татар, где которого застропив, дондеже и самого Шевкала, и всех по ряду». Из приведенных слов ясно, что избиение татар было делом не просто возбужденной, разошедшейся и не знавшей удержу толпы. Автор описания тверских событий 15 августа 1327 г. видит в этом избиении исполнение решения веча, акт расправы с угнетателями по народному приговору. И производилась расправа, как можно судить по приведенному тексту, не беспорядочно, а в соответствии с каким-то, хотя и в весьма общих чертах, намеченным планом, «по ряду», т. е. по договоренности, по приговору, — так, чтобы никто не избежал уготованной ему участи. Этот план, конечно, повторяю, лишь в самых грубых контурах определявший линии восстания, предусматривал, чтобы в конце концов не осталось никого из татар, кто мог бы сообщить в Орду о случившемся («не оставиша и вестоноши»). И только пастухи, пасшие конские стада в окрестностях Твери, воспользовавшись наиболее быстроходными конями, ускакали на них в Орду и Москву, принеся туда весть об убийстве Чол-хана («…иже на поли пастуси стадо коневое пасущей, тии похватавше лучшей жеребци, и скоро бежаша на Москву и тамо возвестиша кончину Шевкалову»).

На этом заканчивается рассказ современника о тверском восстании 15 августа 1327 г. Другой автор, включивший этот рассказ в текст летописного свода, говорит о последующих событиях на Руси. Из Золотой орды была прислана «на землю Русскую» карательная экспедиция («рать») во главе с пятью «темниками», из которых особенный страх внушал народу «воевода» Федорчук. Множество русских людей было перебито татарами, некоторые взяты в плен, Тверь и города Тверской земли сожжены. Тверской великий князь Александр, «не трьпя безбожныя их [татар] крамолы», бежал с семьей в Псков, «оставль княжение Русское и вся отъчствиа своя». Тогда же в Орде был убит князь Иван Ярославич рязанский. Сокрушаясь по поводу всех этих несчастий, обрушившихся на Русь, летописец в то же время видит в них результат антитатарского восстания тверских горожан, не послушавшихся своего князя, который «трьпети им веляше».

Религиозно-моралистический аспект летописного повествования осложняется определенной политической тенденцией в той его части, где автор говорит о Москве и московском князе Иване Даниловиче Калите. Умалчивая об участии последнего в действиях карательной экспедиции, прибывшей из Золотой орды, летописец пишет: «великыи же Спас, милостивыи человеколюбець господь своею милостию заступил благоверного князя великаго Ивана Даниловича и его град Москву и всю его отъчину от иноплеменник, поганых татар». Из летописного контекста следует, что здесь перед нами не просто молитвенное обращение к господу богу, а определенная политическая формула под религиозной оболочкой. Слова «великий милостивый Спас» указывают на Спасский собор в Твери и олицетворяют Тверское княжество как одну из богом хранимых русских земель. На мой взгляд, в приведенном выше тексте, если сопоставить его с введением к рассказу о тверском восстании, можно уловить примерно такую мысль: бог наказал за грехи русских людей Тверскую землю; тверичи не захотели терпеть этого наказания и восстали; за это их земля еще раз была предана огню и мечу со стороны иноплеменников; но тем самым Тверь искупила грехи русского народа, приняла на себя весь божий гнев, обрушившийся на нее в лице «Федорчуковой рати», и спасла от возмездия всевышнего другие русские земли и прежде всего Москву. В рассматриваемом летописном тексте мы можем вскрыть и религиозную философию, и политическую концепцию. Мы можем найти в нем и осуждение (правда, в спокойно-повествовательном тоне) инициативы народа, учинившего избиение татар, и косвенное (хотя и весьма завуалированное) оправдание действий Ивана Калиты, выступившего вместе с татарскими темниками против своих же соотечественников (о чем прямо вообще не говорится). Наконец, чувствуется защита летописцем своего собственного тверского князя Александра Михайловича от возможных обвинений и со стороны Орды — в противодействии ей (доказывается его непричастность к антитатарскому восстанию и даже отрицательное к нему отношение), и со стороны русских людей — в измене национальному делу (указывается, что он не мог. вынести татарских насилий и ушел в Псков).