Загадка XIV века

Де Куси также пригласил своего личного врача, самого образованного во Франции. Гийому де Арсиньи, ровеснику века, было девяносто два года. После защиты диплома в Парижском университете он путешествовал по миру, дабы набраться новых знаний: учился в Каире у арабских профессоров, у итальянцев в Салерно — и, обогащенный знаниями, вернулся в родную Пикардию. О болезнях человека он знал все. Благодаря его уходу — а может, и благодаря естественным процессам — лихорадка отступила, и постепенно к бедному молодому человеку, не достигшему еще и двадцати пяти лет, стали возвращаться проблески разума, и он с ужасом понял, какое несчастье на него свалилось. В течение месяца состояние Карла настолько улучшилось, что Арсиньи взял его в высокогорный замок Крей над рекой Уаза, где король мог дышать «лучшим воздухом парижского предместья». Двор возрадовался и преисполнился благодарности к искусству врача де Куси.

Первые четыре дня, когда все думали, что Карл умрет, дядюшки не упустили возможность выступить против «мармозетов». «Настал час, — сказал герцог Беррийский, — когда я им отплачу». В тот самый день, когда у короля случился приступ, кто-то сообразительный понял, что колесо Фортуны повернулось, и предупредил «мармозетов»: мол, тем лучше скрыться. На следующий день в Ле-Мане герцоги Беррийский и Бургундский, как старшие родственники короля, объявили о своем старшинстве, хотя на самом деле к короне был ближе Людовик. Дядья распустили Совет и армию и взяли в руки бразды правления. Вернувшись через две недели в Париж, они сформировали послушный совет, который тотчас поручил правление Филиппу Смелому на основании того, что Людовик Орлеанский слишком молод, и «мармозетов» сместили. Ривьера и Мерсье, не пожелавших отказаться от власти, арестовали и заключили в тюрьму, а их земли, дома и состояние конфисковали. Их более предусмотрительный коллега, Жан де Монтегю, по слухам, родной сын Карла V, едва услышав о болезни короля, переехал вместе со своим состоянием в Авиньон.

Легкость переворота обескураживает. Сделали его возможным помрачение рассудка у короля и ранение Клиссона. В отсутствие королевского покровительства Ривьер и Мерсье лишились независимости и статуса; шестимесячному дофину не назначили регента; Людовику недоставало уверенности и решительности, хотя он смог бы перехватить власть, если де Куси, Бурбон и остальные члены Союза были бы готовы воспрепятствовать герцогам. По всей же видимости, готовности не было и в помине. Они не были уверены в поддержке армии, потому что аристократы враждовали друг с другом. Поскольку состояние короля было неопределенным, никто не знал, к кому примкнуть. И, главное, коннетабль «вышел из строя» (hors de combat).

Де Куси, похоже, инстинктивно сделал свой выбор, ибо 25 августа он вместе с управляющим герцога Бургундии Ги де ла Тремуайем уведомил герцога Бретани, что война против него не состоится. В судьбе Ривьера и Мерсье он сыграл темную роль. Хотя за последние пятнадцать лет де Куси вместе с Ривьером принимал участие во многих кампаниях, тем не менее Ангеррана вместе с другими нобилями послали схватить бывшего партнера в его родовом замке, куда Ривьер бежал еще до приказа об аресте. Ривьер, как говорят, сам открыл дверь перед захватчиками. Десять лет спустя мадам де Ривьер, уже после смерти супруга и де Куси, поведала, что Ангерран забрал сундуки с серебряной и золотой посудой и снял со стен гобелены, чего раньше никогда не бывало.

В случае с Мерсье де Куси открыто нажился. Герцоги наложили на де Куси обязательства и отдали ему вместе с доходом главный замок Мерсье — Нувьон-ле-Конт в епархии Лана. Правитель часто обретал себе поддержку тем, что дарил одному нобилю конфискованную собственность другого. Испытывал ли де Куси угрызения совести, принимая подарок, неизвестно, но если бы он отказался, герцоги наверняка увидели бы в нем врага.

В тюрьме Ривьер и Мерсье каждый день ждали пыток и казни — обычная судьба тех, кто утрачивал власть. Ривьер держался стойко, а Мерсье пролил столько слез, что почти ослеп. Каждый день люди приходили на Гревскую площадь, чтобы не пропустить зрелища: им хотелось увидеть, как расправятся с заключенными. «Рассудительный, хладнокровный и дальновидный», герцог Бургундский не требовал смертной казни. Он вел себя осторожно, пока был шанс, что король придет в себя и восстановит свою власть. Состояние Карла улучшалось, и он требовал возвращения бывших советников, а народ, любивший и жалевший короля, склонялся в их пользу. Теперь припомнили, что Ривьер всегда был «добрым, вежливым, обходительным и терпеливым с бедным народом». После восемнадцати месяцев тюремного заключения обоих освободили и вернули им собственность, в том числе и ту, что временно побывала в руках де Куси.

Увольнение Клиссона стало триумфом герцога Бургундского. Клиссон пришел к нему и поинтересовался, как шли без него дела в государстве. Филипп злорадно посмотрел на него. «Клиссон, Клиссон, — процедил он сквозь зубы, — тебе не следует об этом беспокоиться; королевство обойдется без твоих услуг». Затем, не в силах скрыть истинную причину своего гнева, спросил, где «демон» Клиссон нахапал такое богатство — больше, чем у него и герцога Беррийского вместе взятых. «Убирайся с моих глаз, — вскричал он, — если бы не моя честь, я бы тебе вышиб и второй глаз!» Клиссон вернулся домой в задумчивости. В ту же ночь, под покровом темноты, он вместе с двумя помощниками выехал из особняка через задние ворота и направился в свой замок Монлери, к югу от Парижа, где мог защитить себя.

Герцог Бургундский разъярился и снова позвал де Куси, чтобы тот выступил против своего собрата по оружию. Вместе с Ги де Тремуайем его назначили командующим армии в триста копий, включавшей многих прежних товарищей коннетабля. Им было приказано пойти по пяти разным дорогам и не возвращаться без Клиссона, живого или мертвого. Нельзя сказать, что это был мудрый шаг герцога Бургундского. Предупрежденный друзьями, Клиссон скрылся в Бретани, в крепости Жослен, где на своей территории он мог отразить любое нападение. Однако это бегство позволило герцогу сделать Клиссона козлом отпущения. Бывшего коннетабля обвинили в предательстве и наложили на него штраф в сто тысяч марок. Людовик Орлеанский отказался утвердить приговор, однако не осмелился открыто выступить против своих дядюшек.

Де Куси снова предложили меч коннетабля. Герцог Бургундский явно хотел завербовать его на свою сторону. Если этот пост не привлекал де Куси в последние дни Карла V, то еще менее он нравился ему теперь; к тому же Ангерран не хотел воспользоваться падением своего друга. Он «решительно отказался принять жезл, даже если для этого его принудили бы покинуть Францию». Риск не оправдался. Убедившись, что де Куси не уговорить, дядья отдали этот пост молодому графу д’О и вроде бы пообещали ему, что, разбогатев, тот сможет жениться на дочери герцога Беррийского.

Благодаря стараниям врача де Куси, к концу сентября король, кажется, обрел рассудок. В сопровождении де Куси он совершил благодарственное паломничество к Нотр-Дам-де-Льес, маленькой церкви возле Лана, построенной в память трех крестоносцев, взятых в плен сарацинами. Они будто бы обратили в христианство дочь султана и с помощью статуи девы Марии перенеслись вместе с принцессой по воздуху на родную землю. На обратном пути Карл заехал в замок де Куси, где 4 октября отобедал в компании с герцогом Бургундским и вместе с ним молился в Сен-Дени, после чего вернулся в Париж. При новом правительстве де Куси оставался главным членом совета и делил свое время между заседаниями и обязанностями главнокомандующего Оверни.

К расстройству придворных, мудрый старик Арсиньи отказался от уговоров и обещаний и настоял на своем возвращении в Лан. Ему выдали две тысячи золотых крон и разрешили бесплатно пользоваться четырьмя лошадьми из королевских конюшен на случай, если он захочет посетить двор. Он этой привилегией не воспользовался и через несколько месяцев скончался.

В культе смерти XIV века могила Арсиньи была первой в своем роде. Мраморное изваяние не показывает его в расцвете сил — в 33 года, — как это было принято в надежде на воскрешение: избранные должны подняться из могилы в возрасте Христа. Напротив, следуя указаниям покойного, изваяние сделали похожим на уложенный в гроб труп. Лежачая фигура выглядит точно такой, какой была в момент смерти. Арсиньи изображен обнаженным — очень худой, кости обтягивает морщинистая кожа, руки сложены над гениталиями — откровенная демонстрация ничтожности жизни смертного.