Революция отвергает своих детей

Также и после оксфордского опыта я думаю, что работники советского аппарата и коммунистического движения имеют решающее преимущество при политическом анализе происходящего на Востоке: понимание действующих там внутренних механизмов, способность более выпукло представить себе происходящие перемены и вдуматься в душевное состояние человека в коммунистическом мире, также и в психологию членов партии, ее руководителей и вождей; способность не только расшифровывать, но легко, почти автоматически прочитывать столь загадочное для многих на Западе пустословие; понимание политических целей партийного руководства, в первую очередь их стратегии и тактики в ее практическом применении. Многое из того, что выросшему на Западе и сложившемуся в западной политической системе человеку кажется таким невероятным, для бывшего партийного работника отнюдь не загадка.

Не случайно поэтому все последовавшие за моей первой книгой работы посвящены переменам в лагере социализма. «Кремль без Сталина» (1959) и «Хрущев — взлет и падение вождя КПСС» (1965) рассматривают полное противоречий преодоление сталинского наследия в Советском Союзе. В «Советологии сегодня — политический урок» (1962) я стремился изложить и критически рассмотреть советологию в ее сегодняшнем виде, указав в первую очередь на глубокое противоречие между первоначальным научным социализмом Маркса и Энгельса и его позднейшими фальсификациями. С середины 50–х и до середины 60–х годов я кроме того регулярно писал злободневные комментарии о политическом положении в социалистическом лагере для газеты .,Ди Цейт».

Перед лицом конфликта между Москвой и Пекином и нарастающих расхождений в мировом коммунистическом движении, мои интересы все больше и больше переключались с Советского Союза на развитие мирового коммунизма в его целом. Толчком к этому послужило последовавшее в 1963–64 году приглашение меня в качестве старшего научного сотрудника в Колумбийский университет в Нью–Йорке. За ним последовала моя деятельности в Йельском университете (Нью–Хэвен, США), где я с начала 1966 года читаю лекции на историческом факультете, однако лишь в весеннем семестре (с января по июнь), так что во второй половине года я имею возможность заниматься публицистической деятельностью в ФРГ.

Мои лекции и семинары в Йельском университете по истории Советского Союза и мирового коммунистического движения укрепили во мне стремление рассматривать события и изменения в мировом коммунизме в их историческом аспекте; эта деятельность служит мне существенным дополнением к злободневным политическим комментариям в печати, радио и телевидении Федеративной Республики Германии. И как бы ни различались формы и акценты в моих анализах, в них неизменно присутствует одна общая черта: мой неослабевающий интерес к изменениям в коммунистическом мире, никогда не угасающая надежда на преображение, но прорыв из бюрократической диктатуры к социализму с человеческим лицом.

Но это больше, нежели только надежда. Во всех государствах социалистического лагеря нельзя не заметить глубинного конфликта между новыми общественными силами и задачами современного индустриального общества, с одной стороны, и устарелой системой отживших бюрократически–диктаторских социальных структур и догм, с другой. Отставание этих государств от научно–технической революции, недовыполнение их собственных хозяйственных планов, усиливающиеся требования автономии, противостоящие централизму Москвы, растущая роль осознавших свое значение рабочих, усиливающаяся дифференциация в мировом коммунистическом движении (а также и вследствие конфликта между Москвой и Пекином) и, наконец, появление реформистской оппозиции с ясными альтернативными программами почти во всех государствах социалистического лагеря, — все это видится мне как обнадеживающие признаки того, что и на Востоке когда‑нибудь удастся провести реформы и, преодолев сопротивление бюрократически–диктаторского аппарата, пойти по пути плюралистического социализма.

Пражская весна 1968 года была и остается в моих глазах не единичным явлением в одной лишь Чехословакии, но и значительнейшим из всех имевших место до сих пор проявлений неудержимого раскрепощения Восточной Европы. Когда утром 21 августа 1968 года советские войска оккупировали Чехословакию, многим на Западе думалось, что приговор приведен в исполнение, надежды на реформы на подвластной коммунистам территории оказались иллюзиями и невозможность «социализма с человеческим лицом» доказана. Я не мог присоединиться к этому суждению в 1968 году, не могу и теперь. Как бы ни был трагичен конец Пражской весны, неверно видеть в нем конец реформистских стремлений в Восточной Европе и в Советском Союзе. Оккупация Чехословакии была и остается страшным провалом, который не может, однако, надолго воспрепятствовать необходимым реформам, ни в восточноевропейских государствах, ни в России.

Во время Пражской весны я окончил свой, пожалуй что наиболее обстоятельный труд «Тройной раскол в марксизме». Исходя исключительно из оригинальных источников, я описал эволюцию политических взглядов от Маркса и Энгельса к идеологическому манипулированию сегодняшнего бюрократического советского режима, вслед за чем сделал подробный разбор политических взглядов маоизма и реформаторского коммунизма, чтобы пояснить таким образом все значение дифференциации мирового коммунизма.

Как бы ни было вероятно, что предстоящие перемены в лагере социализма начнутся на периферии, и толчок к процессам преобразования и реформ будет исходить из индустриализованных стран Восточной Европы, это не значит, что перемены не коснутся самого Советского Союза. Углубляющиеся в нем противоречия воспринимаются мною как признак того, что в советской державе вполне возможны перемены. В моей вышедшей в 1975 году книге «Накануне новой революции? — Будущее советского коммунизма» я дал анализ возможных будущих изменений, исходя из глубинных противоречий советского режима.

В западной общественности мне снова и снова приходилось наталкиваться на переоценку властных отношений при недооценке противоречий и новых общественных сил. Государства социалистического лагеря, однако, вовсе не так прочны, как это утверждают их руководители и как это представляют себе многие на Западе. Статическое рассмотрение, сосредоточенное исключительно на современном состоянии и современном руководстве соцстран не может служить основанием объективного анализа и успешной политики. Социалистические страны надо рассматривать динамически, включая в свои соображения возможность серьезных расхождений, потрясений и драматических смен правителей.

Тот же подход действителен и для увеличивающейся дифференциации в мировом коммунистическом движении; этот процесс, выходящий далеко за рамки конфликта между КПСС и КПК, мне кажется, слишком часто недооценивается. Так течение реформаторского коммунизма, с 1975 года известное как «еврокоммунизм», многими комментаторами, неспособными освободиться от устарелого представления о монолитности мирового коммунизма, расценивается исключительно, как «тактический маневр» Москвы. Это широко распространенное мнение, опирающееся на излишне схематическое рассмотрение, а порой и недостаточное знание предмета, я старался опровергнуть в моей книге «Еврокоммунизм — вызов Востоку и Западу». Исходя из эволюции некоторых компартий в современных индустриальных государствах, я прихожу к однозначному выводу, что в случае еврокоммунизма мы имеем дело с важнейшим процессом эмансипации, в котором сказывается как все возрастающая независимость от Москвы, так и отход от устарелых концепций, стремление к их пересмотру и переосмыслению с тем, чтобы в изменившихся условиях современного индустриального общества вступить на новые пути к плюралистическому социализму.

Все эти замечания о моей деятельности, как и опубликованные мною труды, при–водят к не однажды уже поставленному вопросу о моей политической позиции сегодня.

В конце июля 1980 года, в связи с одним юбилеем, я посетил школу, в которой учился в свое время в Берлине. Когда я в 1930 году пошел в первый класс этой школы, она называлась Рейникендорфской реальной гимназией; между тем ее переименовали в школу имени Фридриха Энгельса и, — как мне открылось при моем недавнем посещении, — она стала не только по названию совсем иной, чем та школа, в которую я пошел 50 лет тому назад.