Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

Вступление русской армии в Париж, знаменовавшее собой «всеобщий мир», следовало отметить надлежащим образом. Александр I на языке той эпохи убедительно дал понять, что «большая война» закончена: «Еще накануне вечером Государь после сражения объявил, что он утвердил новую форму — рейтузы с нашитыми красными лампасами и что сам нынче явится в ней; почему и приказал, чтобы полк (Семеновский) был в новой форме. Тогда генерал Потемкин еще вечером послал в Париж полкового казначея Лодомирского купить сукна, а ночью всем офицерам нашили лампасы. <…> Генерал благодарил нас за то, что мы все были уже с красными лампасами, а мы, в свою очередь, благодарили его за присылку нам алого сукна, которое сами мы были не в состоянии достать» ^{23} . Таким образом, за день до вступления русских войск в неприятельскую столицу парижский продавец сукна обзавелся выгодным клиентом. Кстати, этот пример был не единичным: предвидя крупные производства в чины и большие награждения за взятие Парижа, местные предприниматели стали спешно изготавливать золотое и серебряное шитье, пуговицы, эполеты, орденские знаки по русским образцам. Так, в скором времени в городе, не дожидаясь возвращения в отечество, можно было не только заказать новый мундир, но и приобрести наиболее «ходовые» знаки ордена Святого Георгия 4-й степени, Святой Анны 3-й и 2-й степеней. Сам же государь в новой форме, по воспоминаниям прапорщика лейб-гвардии Семеновского полка И. М. Казакова, выглядел великолепно: «Он вошел таким молодцом-красавцем, что описать невозможно».

Если в военное время, «на походе», отступления от правил встречались повсеместно и особенно не преследовались начальством, то в мирное время нарушителям регламента грозило заключение на гауптвахту, однако никакие запреты не останавливали щеголей, среди которых первым всегда оставался будущий генерал-губернатор Петербурга граф М. А. Милорадович! Прежде всего это касалось способа ношения офицерских и генеральских шляп, так называемых «треуголок». Форма этого головного убора, как и мундир, была заимствована у французской армии, но русская треуголка была тяжелее и выше, к тому же носить ее предписывалось не вдоль, а поперек головы: «…это был своего рода парус, носимый на голове» ^{24} . Знаменитое выражение «красота требует жертв» нигде, по-видимому, не находило такого полного подтверждения, как на войне. Ф. В. Булгарин вспоминал об Аустерлицкой битве: «Русские офицеры носили тогда огромнейшие шляпы с султаном и широкой петлицей. Это было причиной гибели многих храбрых офицеров русских. В русских рядах даже слышно было, как французские офицеры кричали своим застрельщикам: "tirez aux chapeaux!", то есть стреляй в шляпы, и отличные французские стрелки прицеливались, как в мишень, в колоссальную шляпу. Не все офицеры были перебиты, но почти все шляпы были по нескольку раз прострелены» ^{25} . Не удивительно, что русские офицеры упорно нарушали все предписания, разворачивая шляпу «с поля», на французский манер, вдоль головы, несмотря на угрозу, что виновник «будет строго наказан и представлен, как не выполняющий высочайших Его Императорского Величества повелений <…> предан военному суду» ^{26} . Но «и граф Милорадович, и Я. А. Потемкин, и вообще генералы-щеголи или франты, а за ними и офицеры, носили <…> шляпу "с поля"» ^{27} .

Порывы «детей Марса» к красоте были столь упорны, что император в конце концов ощутил свое полное бессилие перед их стремлением выглядеть эффектно. Вскоре после войны государь стал смотреть на эти нарушения сквозь пальцы, о чем поведал А. Е. Розен, служивший в лейб-гвардии Семеновском полку: «Летом в теплую погоду отправился (я) через Исаакиевский мост для прогулки; под расстегнутым мундиром виден был белый жилет, шляпа надета была "с поля", а на руках зеленые перчатки, одним словом, все было против формы, по образу тогдашнего щеголя. С Невского проспекта, повернув на Малую Морскую, встретил Императора Александра; я остановился, смешался, потерялся, успел только повернуть поперек шляпу, Государь заметил мое смущение, улыбнулся и, погрозив мне пальцем, прошел и не сказал ни слова» ^{28} . Из приказов той поры явствует, что государю попадались на глаза модники, не ограничивающие себя одним лишь поворотом головного убора. Так, в книге полковых приказов Кавалергардского полка записано: «С завтрашнего дня, кто осмелится носить на шляпе неформенный (пуховой) султан, тот месяц целый будет сидеть на гауптвахте» ^{29} . Действительно, султан полагалось иметь из петушиных, а отнюдь не из страусовых перьев. Кроме «пуховых» султанов военные щеголи могли явиться на бал, надев к бальным туфлям вместо белых черные чулки и панталоны, выпускали поверх галстука и краев стоячего воротника мундира углы ворота рубашки. Исподнее белье полагалось иметь белым, но щеголи могли надеть и черное, которое, заметим, в свое время не переносил А. В. Суворов. Кстати, и сам мундир надлежало иметь наглухо застегнутым, но, обратившись к парадным портретам военных эпохи 1812 года, мы довольно часто можем встретить офицеров того времени, запечатленными с расстегнутым воротом мундира, из-под которого помимо черного форменного «галстуха», лент орденов, носимых на шее, виднеется еще и рубашка «тонкого полотна», которую мог позволить себе далеко не каждый. H. Е. Митаревский отмечал, что в большинстве своем армейские «офицеры же вообще жили чрезвычайно бедно, особенно пехотные. Не редкость было встретить офицера с протертыми локтями у мундира и заплатами на коленях у панталон. Зная всеобщую бедность, позволено было шить мундиры из солдатского сукна и носить темляки, шарфы и этишкеты на киверах нитяные» ^{30} .

Среди столичных офицеров находились модники, стремившиеся к незаконному ношению усов, по определению Дениса Давыдова, «красы природы чернобурой», не полагавшихся, однако, кавалергардам, в отличие от гусар. В связи с этим с князем С. Г. Волконским произошло однажды забавное происшествие: «(Генерал) Уваров приехал смотреть манежную езду, я уже стоял в карауле, и как он приехал к манежу с науличной стороны, то не проехал мимо меня. По окончании езды он обращается к Депрерадовичу и говорит: "Кто у вас в карауле?", что он должен был знать по рапортичке дневной, и говорит: "И вы не заметили, что у него усы?" (которых тогда кирасиры не носили). "Я его еще не видал, — отвечал Депрерадович, — но уверяю, что Волконский примерный у нас офицер и строго соблюдает форму". — "Увидим, — отвечал Уваров, — и вас, и его уличу". Во время сего разговора Колычев, товарищ мой, ускользнул из манежа и прибежал с вестию сказанного ко мне. У меня точно в слабом виде усов был пушок на губе; я взял у кавалергарда что-то похожее на бритву, выскоблил с болью усы и, когда подошел Уваров, отдал ему честь; он остался в дураках, а Депрерадович за меня восторжествовал» ^{31} .

Особое внимание военные франты уделяли прическе. В самом начале царствования Александра I, как и при Павле I, волосы надлежало пудрить и «прицеплять» к ним косу. С какими муками было сопряжено это действо, видно из записок Я. О. Отрощенко: «В 1801 году приехал инспектор наш генерал Беннигсен для осмотра полка <…>. Я явился к капитану, который, осмотрев меня, передал унтер-офицеру с приказанием привести меня в надлежащую форму. Меня тотчас передали парикмахерам, те посадили на отрубок дерева и начали обрабатывать меня. Стрижка ничего не представляла особенного, но когда начали тереть кирпичом по выстриженному месту, тогда надобно иметь большое терпение: мне казалось, что кожу с головы сдирают. После кирпича терли мелом; все это делалось для того, чтобы волосы стояли на тупее ежом. Потом намазали свечным салом, завили щипцами пукли, притрусили пылью провиантской муки, привязали со свинцом тяжелую косу и отпустили; голова моя горела, как будто облитая кипятком. Я вышел из шалаша, сел возле станка и в таком положении пробыл без сна целую ночь» ^{32} . Князь С. Г. Волконский поделился воспоминаниями о годах молодости А. И. Чернышева, будущего военного министра России, а в начале XIX столетия — кавалергарда и удачливого сослуживца будущего декабриста: «Мы носили еще тогда пудру; в Новой деревне мы могли не пудриться, но въезжая в город, надо было пудриться. У четырех из нас это происходило без больших сборов, часто и на чистом воздухе, кое-как, но у Чернышева это было государственное, общественное дело, и как при пудрении его головы просто происходил туман пудреный, то для охранения нас от этого тумана и в угоду ему — отведена была ему изба для этого великого для него занятия, высоко им чтимого» ^{33} . Заметим, что прическа для многих тогда была делом не шуточным. Так, M. М. Петров во время Заграничного похода 1813 года отметил бросившуюся ему в глаза черту внешности своего собеседника: «Его тупей, как подобало, был всегда высоко взъерефенен и оснежен французскою пудрою» ^{34} .