Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917

Между тем 2 марта межрайонец Ю.М.Стеклов представил от имени Исполкома восьмистатейную программу на одобрение Совета. Было решено, что Совет назначит наблюдательный комитет, надзирающий за деятельностью правительства. И после новых переговоров относительно последних поправок «Временный комитет» объявил, что берет власть в свои руки*. По просьбе Милюкова Исполком призвал народ поддержать новое правительство. Заявление Исполкома, прохладное по тону, было обставлено условиями: демократия должна оказывать поддержку новому режиму «в той мере, в какой нарождающаяся власть будет действовать в направлении осуществления этих обязательств и решительной борьбы со старой властью»⁸⁵ .

* Согласно С.П.Мельгунову (Мартовские дни. Париж, 1961. С. 107), термин «Временное правительство» до 10 марта официально не использовался.

Так с момента своего образования русское демократическое правительство пользовалось властью и действовало с молчаливого согласия группы радикальной интеллигенции, которая, подмяв под себя исполнительный орган Совета, присвоила право говорить от имени «демократии». Хотя такая зависимость определялась до некоторой степени необходимостью заручиться помощью Совета для усмирения мятежных масс, либералы и консерваторы, образовавшие первое Временное правительство, не видели ничего дурного в таком устройстве. И, в конце концов, именно они добивались от Исполкома декларации в поддержку правительства. Почти не вызвали у них возражений и те условия, на которых Исполком согласился их поддержать. По словам Милюкова, помимо двух статей, которые были опущены или изменены, и статьи 7, все в декларации, представленной Исполкомом, было не только полностью приемлемо для думского комитета или допускало приемлемое толкование, но и «прямо вытекало из собственных взглядов вновь сформированного правительства на его задачи»⁸⁶ . Действительно, то, что Исполком указал в статьях 1, 5 и 6, кадеты предлагали Столыпину уже в 1906 году⁸⁷ .

Новый кабинет был подобран Милюковым. Его состав, одобренный вечером 2 марта, был следующим:

Председатель Совета министров и министр внутренних дел кн. Г.Е. Львов

Министр иностранных дел П.Н.Милюков

Министр юстиции А.Ф.Керенский

Министр путей сообщения Н.В.Некрасов

Министр торговли А.И.Коновалов

Министр народного образования А.А. Мануйлов

Военный министр А.И.Гучков

Министр земледелия А.И.Шингарев

Министр финансов М.И.Терещенко

Государственный контролер И. В. Годнев

Обер-прокурор Святейшего синода В.Н.Львов.

Все роли были распределены давно, и имена действующих лиц появлялись в прессе уже в 1915-м и 1916 годах. Представители Думы предъявили список предполагаемого кабинета Исполкому для одобрения, но Исполком предпочел оставить этот вопрос на совести «буржуазии»⁸⁸ .

56-летний князь Львов был преуспевающим помещиком, много лет проработавшим в земском движении. Во время войны он возглавил «Союз земств и городов», так называемый Земгор. По словам Милюкова, он был избран возглавить кабинет, потому что как председатель Земгора был ближе всех к исполнению роли общественного лидера, однако высказывались подозрения, что Милюков, сам стремившийся к лидерству в правительстве, выбрал кн. Львова, увидев в нем удобную подставную фигуру⁸⁹ . Более неподходящего человека для управления российскими делами в такое тревожное время трудно было вообразить. Кн. Львов не только не имел никакого опыта государственного управления, но и, кроме того, исповедовал крайнюю форму популизма, покоящегося на безграничной вере в мудрость и добрую волю «народа». Всякое центральное руководство он считал абсолютным злом. Входя в должность, он заявил: «Процесс Великой Революции еще не завершен, но каждый переживаемый нами день укрепит нашу веру в неисчерпаемую творческую силу русского народа, в его политическую мудрость и величие души»⁹⁰ . Львов доводил демократические и популистские убеждения до грани анархизма. В последующие недели и месяцы в Петроград за указаниями стекались из губерний бесчисленные делегации, которые он принимал с неизменным вниманием и уважением, но наотрез отказывался давать им наставления. Когда его попросили назначить новых губернаторов вместо снятых правительством, он ответил: «Это — вопрос старой психологии. Временное правительство сместило старых губернаторов, а назначать никого не будет. В местах выберут. Такие вопросы должны разрешаться не из центра, а самим населением»⁹¹ . И этот принцип он доводил до крайности, убежденный, что при истинной демократии все решения принимаются заинтересованными в них людьми⁹² , а функции правительства сводятся к простой их регистрации. В.Д.Набоков, управляющий делами Временного правительства, писал впоследствии: «Я не помню ни одного случая, когда бы раздался со стороны министра-председателя властный призыв, когда бы он высказался решительно и определенно... Он был воплощением пассивности»⁹³ . Лишенный воображения, он не понимал размаха событий, в водовороте которых оказался. А впрочем, чего можно было ожидать от человека, который, взирая на Ниагарский водопад, заметил: «И в сущности, что такое? — Течет река и падает. Только и всего»⁹⁴ . И такая невозмутимая глубокомысленность не покидала его никогда.

Назначение кн. Львова премьер-министром было настоящей катастрофой, усугубляемой тем, что он, кроме того, занимал пост министра внутренних дел. (Уйдя в отставку в июле, он исчез с политического горизонта и умер в 1926 году в Париже в совершенном забвении.)

Столь бездейственного и мягкого человека, естественно, затмили более властные личности в кабинете министров — П.Н.Милюков и А.Ф.Керенский, самые известные российские политики и непримиримые соперники.

Милюков родился в 1859 году и был на поколение старше Керенского. Главное его достоинство заключалось в неисчерпаемой энергии: беспрерывно в работе, постоянно на собраниях и переговорах, он находил время для написания книг, издания газет, чтения лекций. Он был широчайше образован — его научные труды по праву снискали ему прочную славу одного из лучших российских историков. Он был и опытным парламентарием, не выказывая ни излишнего тщеславия, ни эмоциональности. Но чего он был начисто лишен и что погубило в конце концов его карьеру, так это политическая интуиция. Струве говорил о нем, что он относился к политике, как к шахматам, и если бы политика действительно была игрой, он был бы гроссмейстером. Умозрительным путем вновь и вновь возвращаясь к некоторой политической позиции, он, как ему казалось, находил правильное ее решение и пытался реализовать его, когда всем уже давно была совершенно очевидна ее проигрышность. Его выступления, уже на посту министра иностранных дел, сначала за сохранение монархии, а затем за обретение Россией Константинополя и Черноморских проливов, свидетельствуют о политической близорукости.