Молоко волчицы

На бугаев смотреть страшно - свирепые, огромные, а технику хоть бы хны. Однажды бугай Васька кинулся на него, поддел рогом, но верткий казак перевернулся в воздухе, поймал кольцо в ноздре бугая, стиснул ноздри бугай присмирел. Митя закрутил цепь на колу и упал со сломанным ребром. Когда вышел из больницы, старики спрашивали его, отчего кинулся бугай, не бешеный ли.

- Нет, старый, - охотно пояснял техник. - Бык кидается драться, когда на корову залезть не может, как старый муж тиранит молодую жену. Молодые быки играливые, а старые бесноваты и подозрительны.

- Ну и брехать здоров! - недовольно выпрямлялись старики, чтобы глядеть молодцами.

Дмитрий был на передовой, валялся по госпиталям, получил отпуск на лечение и стал в колхозе зоотехником. Эвакуация была столь стремительна, что коров не успели побить на мясо. Какая-то горячая голова привезла зоотехнику ящик яда. Яд он принял, но коров травить жалко. Хотел отступить со стадом, но на пути снеговые горы, а немецкие танки движутся быстрее коров. Злые языки болтали: немцам коров сохранял, не дал, кулацкий сынок, колхозникам разобрать скот по дворам, сатана. Впоследствии ему действительно пришлось немало писать объяснений, почему остался в оккупированной зоне, и, несмотря на заслуги и награды за этот период, одно время в личном деле писал: в оккупации не был.

В первый день оккупации он позвал к себе в помощь названого брата Ивана, кучера Михея Васильевича, знатного пастуха в прошлом. Два дня держали стадо в глухой балке, молоко сдаивали на землю, чтобы коровы не погубились. Станичники, растащив добро в городе, вышли на промысел в степь, пытались разобрать коров. Двоих зоотехник встретил дубиной. Потом подъехали немецкие фуражиры и застрелили десяток коров на мясо. Митька закусил губы от злости и гневно накинулся на пастуха Ивана.

- Говорил тебе, черту, паси в трущобах, так нет - к дороге выгнал!

- Дак ведь поить, Митрий Глебыч, - виновато оправдывался Иван.

Горячий Митька "уволил" пастуха, сам остался, а Иван вернулся доглядать за дядей Михеем.

Спиридона позабавила ссора братьев, о которой он узнал на поминках, помирил братьев, записал их в свой колхоз вместе с коровами. Митька не хотел объединяться с совхозом "Юца", но дядя Спиридон серьезно сказал племяннику:

- Так надо, Митя.

Иван же сразу пошел к новому хозяину. Он старше Дмитрия, но зоотехник для него хозяин, как когда-то отец Митьки. Иван Спиридонович бессловесен и покорен, как рабочий вол. Нет у него царя в голове. Работать - он, а думать за него должен другой - так воспитал его Глеб Васильевич. Он хорошо знал повадки зверей и животных; видел бои старых жеребцов с волками, рассказывал, как родящая змея пожирает собственных змеят. Писать он умел расписываться за зарплату. Его били быки, мочили туманы, дубило солнце. Состоял он на учете в туберкулезном диспансере. К людям относился как собака: покормят - хорошо, забудут - все равно будет лаять, охраняя хозяйское добро. Перед казаками и после батрачества унижался, говорил, что на казачьи юрты попал случайно, благодаря беспутству матери Соньки, а вот деды его смирно сидели себе в своих супесках Смоленщины - и казаки охотно допускали Ивана в свой круг. С родней, Колесниковыми, не общался - мужики, а он ел казачий хлеб.

Крастерра продолжала действовать в городе. Она с группой друзей решила сделать дерзкий налет, взрывая машины. Гранаты у них были, а стрелять в часовых - только кольт Михея. Спиридон выслушал Крастерру и отдал ей два нагана с полными барабанами - от охранников ростовской тюрьмы. Три машины и бензиновый бак удалось взорвать, два партизана погибли. Крастерра осталась. Ночами расклеивала рукописные листовки. Но вот в сотне появился новый боец, родивший новые операции.

В балке хутор невзрачный. Камыши на трясине. Только реки прозрачны. Горы дальние сини. Да стога ветер холит, пожелтевшие, хрусткие, словно в чистом поле терема древнерусские. Под рубашкой кургузой - то крупнее, то мельче - кочанов кукурузы густозубый жемчуг. Постаревшие коршуны на стогах приуныли. Там, где травы не кошены, волки осень провыли. Иней жнивье обсахарил. Ветер тучи носит. Над убитым пахарем в поле буря голосит...

Кони вынесли сани председателя колхоза из Голубой балки на бугор. Открылось безмерное пространство предгорных равнин. Заснеженные синие дали. Направо в белом малахае никак не может очнуться от векового сна Бештау. Налево, сквозь Кольцо-гору, смотрит сонный глаз зимнего солнца. Гаснут тучи заката, разметав по небу божественные волосы. Шуршит мертвый бурьян - жгучий ветерок. Ордынской хмарью ползут сумерки. Противоположная сторона Эльбруса пламенеет солнцем, опускающимся в Черное море, сторона, обращенная к станице, темна - там дуют ветры, клубятся тучи, метет пурга. В снежных просторах равнин притаились хутора, станицы, городки.

Спиридон откинулся на санях, распахнул новый желтый тулуп бараньего меха - жарко. Ванька тоже одет прилично - помощник! - добротные сапоги, полушубок, заячья шапка, связанная на подбородке все-таки по-мужичьи.

Лошади бежали ровно по накатанной дороге. От выпитой араки хорошо горела кровь. Ехали со свинарника, где Иван ждал председателя, удалившегося с Любой Марковой, большегрудой игруньей, на "совещание" в каморку. Кучер не одобрял эти "совещания" и грозился донести тетке Фольке, а любишь Любку - женись!

- Дурак ты, Иван, - спокойно отвечал Спиридон. - Хорошую бабу пропускать грех, на то мы и казаки, а семья дело нерушимое, жениться надо один раз.

Осень прошла ладно. Спиридон нанимал жителей станиц копать картошку уродила силища: копнешь - восемь-десять картофелин как розовые поросята. Давал хорошо заработать людям - седьмой пуд. Картошку буртовали на полях. Чтобы не прела в буртах, ставили по углам сухие стебли подсолнухов, как вытяжные трубы. Следит за буртованием немец-интендант со своей командой. Когда они уехали, председатель послал помощника повыдергать подсолнухи, обломать и воткнуть для видимости лишь верхние части стеблей. Теперь картошка гнила в земле под снегом. Спиридон и сам затаптывал отдушины, как могилы прошлой жизни. На душе было ясно и покойно. А пока немецкие офицеры в госпиталях попивали молочко колхозных коров. План поставки мяса и овощей Спиридон не выполнил, но оправдался. И вот нынче пришла бумага: подготовить к убою свиней и овец. Коров беречь, чтобы и впредь снабжать немцев маслом, сметаной, сыром. И председатель решил: пора играть сигналистам атаку.

Из-за стога вышел человек, направляясь к саням. Иван натянул вожжи. Станичник, Игнат Гетманцев. Неделю назад Спиридон опять посылал к нему Марию с предложением выйти на переговоры.

Поговорили о погоде. Председатель расщедрился, достал из соломы коричневую аптечную бутыль с притертой стеклянной пробкой. Разложил на тулупе хлеб, чеснок и вкусно промерзшее мраморное сало. Выпили, покривили носами, задохнулись, отошли.

- Далеко топаешь? - спросил председатель.

- Немцы меня ищут, - помедлил с ответом Игнат. - Гестапа одного порешил, с черепом на руке.

- За что?

- В законах не сошлись. Решил он поохотиться на заповедных медведей, их всего несколько штук. Я ему толкую: нельзя, господин капитан, сроки охоты не объявлены. Он смеется, не верит. Пришлось доказать. А сильный гад и смелый - один приехал. Чуть руку мне не оторвал, бабка Киенчиха назад вставила.

- Ну и дурак ты, Игнат, малахольный! - катается со смеху председатель. - При немцах применил законы Советской власти!

- Я других не знаю.

- И еще дурак: первому встречному рассказываешь!

- Не первому, чего темнишь, - потянулся к бутыли егерь. - Была у меня Мария, говорила о тебе. Чего ты хочешь? Ты же немцам служишь!

- Тяжелый ты, Игнат, на подъем. Если бы немца не убил, не вышел бы? А теперь деваться некуда?

- Вышел бы. Картошечку-то ты погноил, Спиридон Васильевич...

- Тише ты! - испугался председатель. Но степь огромна, величава, нема. Лишь ветерок шуршит бурьянами. - Афонин колодец знаешь?