Провокатор. Роман Малиновский: судьба и время

Два эпизода биографии Малиновского, о которых мы знаем только с его слов — непосредственно или в передаче его собеседников — заслуживают особого внимания. Первый важен прежде всего постольку, поскольку с ним связывают приобретение будущим провокатором фамилии, под которой он известен. Факт заимствования фамилии никто из историков, в том числе и автор книги, не подвергал еще сомнению. Но первоначальная фамилия «Малиновского» до сих пор не установлена. Чтобы внести какую-то ясность, необходимо, забегая вперед, обратиться к некоторым более поздним событиям его жизни, вернее, к тому, как он их изображал, хотя при этом придется пробираться через дебри противоречий.

30—31 октября 1912 г. он приоткрыл завесу над этим эпизодом в беседе с приехавшим в Москву вице-директором департамента полиции С. Е. Виссарионовым — это была уже вторая их встреча. Он сообщил ему, что в молодости, еще до совершеннолетия вынужден был воспользоваться чужим паспортом «учинением тяжкого преступления, что угрожало ему строгим наказанием вплоть до смертной казни» [126]. Очевидно, имелось в виду не воровство. Но от партийной следственной комиссии, разбиравшей в 1914 г. его дело, он скрыл и факты воровства и судимость. Арест в 1899 г. он объяснял в своих первых показаниях тем, что ему приписали убийство городового, тогда как он лишь оказал сопротивление при попытке задержания, сорвав с него шашку; спустя несколько дней этот городовой был убит, но кем-то другим, и суд в июне — июле 1900 г. Малиновского оправдал. Дата суда указана верно, но судили его, как мы знаем, совсем не за то. К этим устным показаниям он затем письменно добавил — так же туманно, как и в охранке, — что «в самых молодых годах» с ним «было крайне печальное и тяжелое происшествие», связанное «с честью женщины», и поэтому он не считает возможным об этом говорить [127].

Воспоминания Зиновьева в описании этого «крайне печального и тяжелого происшествия» более конкретны: Малиновский рассказал, как «нечаянно» убил на пароходе молодого парня, поссорившись с ним из-за девушки. Дело было ночью; выбросив тело убитого в воду, он присвоил его паспорт, и «стало быть, — заключал Зиновьев, — он вовсе не Малиновский». А чужой паспорт понадобился ему, чтобы избавиться от позора после суда за воровство. Выходит, что инцидент имел место после его освобождения из плоцкой тюрьмы, но до призыва в армию, где-то во второй половине 1901 г. Если это так, то судили его в 1900 г. «вовсе не как Малиновского». Однако в документах о судимости он проходит именно как Малиновский. Во-вторых, сам Зиновьев сопроводил свое изложение показаний рядом оговорок: «абсолютно не ручаюсь за версию, но, кажется, он говорил это»; возможно, он просто «у ехавшего пассажира украл его паспорт»; «или он Малиновский, но вот что-то у него в прошлом» [128]. В результате привлекательная конкретность описания оказывается мнимой, и эпизод приобретает крайне неопределенные очертания. Совпадает с тем, что есть в следственном деле 1914 г., лишь амурный мотив происшествия. Судя по всему, Зиновьев невольно присоединил к смутным воспоминаниям о следствии 1914 г. узнанное позже, в 1917 и 1918 гг., в частности, о воровстве и об осуждении за воровство.

Между тем о чужом паспорте Малиновский говорил Ленину и Зиновьеву еще до партийного расследования, на Пражской конференции в январе 1912 г. Ленину запомнилось, что речь шла о прошлом — «ему пришлось жить под чужим паспортом в связи с событиями 1905 года», а Зиновьеву — что Малиновский продолжает жить «нелегально», по «очень прочному паспорту» (показания 1917 г.) [129]. Согласно же рапорту Виссарионова об упомянутой выше беседе с Малиновским 30–31 октября 1912 г., тот изложил ему свой разговор с Лениным на Пражской конференции следующим образом: он рассказал Ленину, что «легализовался по чужому паспорту, что фамилия, которую он теперь носит, в действительности ему не принадлежит, и [то], что связано с ней и с первым носителем ее, ему неизвестно», а причиной как раз и послужило «тяжкое преступление». Своим откровенным рассказом он решил предупредить «возможность раскрытия перед партией этих сведений». По-видимому, дополнительно уже Виссарионову он сказал, что опознания кем-либо из земляков не опасается, так как порвал с родиной (с местом рождения) около 20 лет назад (имелся в виду отъезд в Варшаву) [130].

Выдвигалось предположение, что настоящая его фамилия, имя и отчество — Генрих Георгиевич Эвальд [131]. Скорей всего, это предположение возникло в связи с тем, что сразу после своего избрания депутатом Государственной думы Малиновский направился во Владимирскую губернию, в село Зуево, чтобы встретиться с также избранным в Думу Ф.Н.Самойловым, и по приезде предъявил годовой паспорт на имя томского мещанина Генриха Эрнестовича (!) Эйвальдта (!). Фамилия явно не польская. Дело в том, что паспорт этот был фальшивым, выданным Малиновскому накануне поездки в Московском охранном отделении, так как поездка осуществлялась конспиративно, по партийной линии, о чем Малиновский, конечно, сообщил своим хозяевам [132]. Соответствующий навык у него был: по чужому, но не фальшивому паспорту своего приятеля П.Сицинского он ездил на Пражскую конференцию.

С другой стороны, то, что Малиновский все-таки настоящая его фамилия, как будто бы явствует из упомянутых выше документальных данных о старшем его брате, имя, отчество и фамилия которого — Сигизмунд-Казимир Вацлавов Малиновский; родом он был, как и Роман, из Гостынского уезда Варшавской губернии. Вплоть до первой мировой войны Роман переписывался с братом. «…От Сигизмунда нет писем целый год», — сообщал он жене 12 декабря 1915 г. [133]. Правда, в записи поройинских показаний Малиновского есть несколько загадочная фраза: поступая в Казанский университет (напомним, это было в 1895 г.), Сигиз-мунд получил паспорт «на основании разных документов без справок по месту рождения. В книгах сказано: разыскивается». Значит ли это, что и Сигизмунд жил не под своей фамилией, что и он не Малиновский? Но как объяснить в таком случае совпадение данных в украденном у случайного попутчика паспорте Рома-па с данными в паспорте Сигизмунда? Или и кражу паспорта (даже если не было убийства) нужно отнести всецело на счет плохой памяти Зиновьева?

Партийное следствие в этой поистине фантасмагорической ситуации не разобралось. Приступая 15 (28) мая 1914 г. в Порой и не к первому допросу Малиновского, Ленин спросил прежде всего о его имени; Малиновский отвечать отказался до «поездки на место для проверки», с чем комиссия почему-то согласилась, решив сначала «выслушать все данные о семейном положении Р.Малиновского и затем потребовать объявления фамилии» [134]. Сама постановка этого вопроса в начале следствия, очевидно, была вызвана тем, что члены следственной комиссии Ленин и Зиновьев вспомнили сказанное Малиновским на Пражской конференции о проживании по чужому паспорту. Но, если судить по протоколам, а они велись очень подробно, комиссия к этой теме больше не возвращалась.

Последнее расследование должно было поставить все точки над і. Малиновский свои письменные показания, адресованные «Всероссийскому народному трибуналу РСФСР», начал с того момента биографии, когда он остался сиротой, и ничего не сказал на этот раз о том, где и в какой семье родился, а следователь, обвинитель и судьи не проявили к его происхождению ни малейшего интереса. Можно, однако, предположить, что, поскольку вопрос о настоящем имени вообще не был задан, они обратили внимание на те места в письменных и устных показаниях Малиновского, где давалась еще одна версия объяснения, по-видимому, их удовлетворившая.