Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века

Однако все русские названия исчезли; разгадка этого обнаруживается довольно просто: русские названия были естественным образом финнизированы в течение XVII— XVIII вв. многочисленными финнами-иммигрантами, поглотившими также и ижору.

При этом совершалась и финнизация географических названий, в том числе и ряда русских; поэтому мы часто не можем теперь дать точную характеристику подобным названиям, определяя их просто как прибалтийско-финские.

Многое, впрочем, удается установить по писцовым книгам, во время составления которых (XV—XVI вв.) иммигрантов из Финляндии еще не было. В частности, вместо Сторожевой горы с ее русскими деревнями на том же самом месте, на реке Охте, мы обнаруживаем в XIX—начале XX столетия крупное волостное селение Вартемяки (Верхние и Нижние Станки). Вартемяки — финское Vartio-maki — есть точная передача русского названия Сторожевая гора 1500 г.: vartio значит «стража» (в качестве определения «сторожевой» или «сторожевая», так как рода в финской грамматике нет), maki означает «гора». Вот каким образом исчезли многие русские названия XV в., подвергшись позднейшей финнизации. Параллельно с этим шло и превращение води с ижорой — давних местных жителей — в финнов-суоми, говор которых в Ленинградской области приобрел особые черты, позволяющие говорить об особом (ингерманландском) диалекте. Ингерманландский диалект не совпадает совершенно с ижорским языком, хотя и воспринял от него некоторые черты.

Итак, в результате всех исторических перемен сохранилось лишь только это речное имя — Охта, перешедшее и на часть города Петербурга. Ни русские названия деревень XV—XVI вв., ни шведские имена следующего столетия по большей части не удержались здесь в народной памяти — все это известно лишь по дошедшим до нас письменным источникам прошлых времен. Заметим, кстати, что шведы ввели свои названия для всех крупных объектов в окрестностях г. Ниена, и ни одно из них не дошло до нас в народном употреблении. В частности, все острова Невской дельты обозначались у шведов не так, как их называла ижора или русские, но все это дошло до нас только на картах и в документах того времени.

Что касается популярных преданий о происхождении названия Охты, то наиболее распространенный рассказ связывает возникновение этого имени с деятельностью Петра I, будто бы сказавшего «ох ты!» по поводу здешних непролазных дорог. Очевидно, такая легенда могла сложиться только в устах пришлых людей, заселявших охтенские слободы, или просто была сочинена каким-нибудь остряком.

Вообще топонимические легенды совершенно антиисторичны и имеют обычно анекдотический характер. Несмотря на явную несообразность, некоторые из них держатся довольно упорно; иногда же подобные легенды внешне имеют настолько правдоподобный вид, что вводят в заблуждение даже ученых.

Переходим к части Петербурга, известной теперь под названием Васильевского острова.

Название это он получил только во второй половине XIX в., а раньше назывался несколько проще: Васильев остров. Если обратиться к географическому словарю 1870-х гг., то найдем там следующее пояснение: «Больший из островов во всей Невской дельте есть Васильевский, называвшийся во время владычества шведов Ирвисари, или «Лосиный остров», и получивший нынешнее название от квартировавшего здесь офицера Василия Корчмина, коему Петр I посылал приказания с лаконической надписью: «Василию на остров».

Это свидетельство весьма авторитетного источника — капитального географического словаря, издававшегося под редакцией знаменитого географа П. П. Семенова (Тян-Шанского). Казалось бы, сомневаться в этом указании не приходится, хотя несколько настораживает, что и здесь, как в случае с Охтой, упоминается имя Петра I. История вопроса в общих чертах может быть изложена следующим образом.

До 1837 г. мнение о позднем — петровских времен — происхождении названия Васильев остров было общепринятым, причем Василий Корчмин, будто бы давший имя острову, действительно существовал и командовал артиллерийской батареей, при Петре I стоявшей на Стрелке еще с 1703 г., — как раз там, где теперь Ростральные колонны.

В 1837 г. в журнале «Сын Отечества» появилась статья анонимного автора, в которой было сказано, что Васильев остров упоминается в документах допетровского времени. Судя по документам, опубликованным этим автором и упоминающим Васильев остров под 1545 г., бригадир-поручик Василий Корчмин не имел отношения к имени Васильева острова, которое должно было возникнуть во всяком случае не позже времени Ивана Грозного. Эта заметка в «Сыне Отечества» вызвала решительный отпор со стороны известного тогда историка, действительного члена Петербургской Академии наук П. Г. Буткова, который в 1840 г. поместил в «Трудах Российской Академии наук» небольшую статью «О Васильевом острове в Санкт-Петербурге», где говорилось: «Доселе мы не имели подозрения на предание, что Петербургский Васильев остров назван так от имени бомбардирского поручика Василия Корчмина, когда сей офицер, командуя батареей на Стрелке, получал от Петра Великого указы с надписью: Василио на остров.

Но теперь некто объявил в «Сыне Отечества», что Петербургский Васильев остров известен был под сим именем еще в XVI в.: ибо в одном из актов Археографической экспедиции 1545 г. упоминаются: Ям-городок, Копорье, Орешек, река Черная, река Ижера, Ижерский погост и вслед за тем Васильев остров с двумя жилыми и двумя пустыми дворами. Новость сия при первом взгляде походит на правду». Бутков приводит и соображения, которыми старается доказать, что упоминаемый грамотой 1545 г. Васильев остров — какой-то другой, а не тот, который находится в устье Невы.

Не следуя в подробностях за довольно путаными и в конце концов не вполне убедительными соображениями Буткова, сообщим здесь лишь его окончательный вывод, в котором он заявляет: «Итак, оставим за (Василием) Корчминым, по праву многих давностей, имя Петербургского Васильева острова, пока в сподвижниках Петра Великого окажется иной Василий, который на присвоение себе чести сей может предъявить суду здравой критики неоспоримые доказательства».

Итак, Бутков решительно высказался за Василия Корчмина как крестного отца Васильева острова, за начало XVIII в., за петровское время. Интереснее всего то обстоятельство, что Бутков сумел придать своему изложению весьма наукообразный, а по тому времени даже как будто и научный вид. Самым главным аргументом в суждениях этого историка в пользу отличия Васильева острова грамоты 1545 г. от Васильева острова в устье Невы было то, что в грамоте поставлены рядом два моста: ряд Клети в Ижорском погосте и Васильев остров. Поэтому он считал, что указанный здесь Васильев остров лежит где-то далеко от устья Невы.

К сожалению, он не мог ознакомиться со второй половиной переписной оброчной книги Вотской пятины 1500 г., напечатанной только через 11 лет после появления его статьи. Если бы он заглянул в эту переписную книгу, то увидел бы следующее замечательное обстоятельство: в ней опять Васильев остров поставлен рядом с «великого князя рядком у Клетей на реце на Ижере», т. е. точно так же, как и в грамоте 1545 г., несмотря на то что «рядок у Клетей» порядочно отстоит от Васильева острова и находится в другом погосте (Ижорском, а не в Спасском Городенском) — «от Невы семь верст», как говорит переписная книга. При этом в книге прямо сказано, что Васильев остров находится «на рыбном устье на Неве», так что все сомнения устраняются.

То, что порядок изложения в переписной книге 1500 г. и в грамоте 1545 г. один и тот же, вполне понятно: переписная (писцовая) книга была государственным документом большой важности, и по ней составляли все грамоты о тех или других повинностях населения. Грамота 1545 г. содержала распоряжение о сборе ратников с новгородских земель. При составлении этой грамоты учитывалось не наиближайшее географическое расположение отдельных пунктов, а порядок их указания в писцовой книге, являвшейся основой для подобных грамот. Поэтому оказались упомянутыми вместе два пункта, вовсе не лежавшие рядом. Бутков не знал всего этого и потому решил, что легенда о Василии Корчмине представляет историческую истину, не требующую существенных поправок.