Русская Америка: Открыть и продать!

Пенсильвания тогда была владением семейства Пеннов и была названа так английским королем Карлом II в честь британского адмирала сэра Уильяма Пенна. Погашая долг короны семейству Пеннов (16 тысяч фунтов), Карл выдал сыну адмирала — квакеру Уильяму же Пенну патент (так называемую «пенсильванскую хартию») на земли севернее Мэриленда. (Через много лет Пени вернул английскому правительству право на владение Пенсильванией за 280 тысяч фунтов стерлингов.)

Вообще-то Пенн-сын назвал эти земли «Сильванией», а уж «Пен…» добавил веселый король Карл.

Уже от отца Уильяма очень пахло масонством. А сын Уильям, родившись в 1644 году и скончавшись в 1718 году, обрел такую биографию, что в ней то и дело натыкаешься на сплошные символы и приметы связи его с могущественными наднациональными силами. Так, сидя за «непокорство» в лондонском Тауэре, двадцатипятилетний Пенн написал памфлет «Ни креста, ни короны», а вскоре… получил в компенсацию от британской короны Пенсильванию и стал собирать за океаном всех «гонимых»…

В 1701 году он утвердил Хартию-конституцию для владений имени его отца. Впоследствии 24 статьи этой хартии легли в основу Конституции США.

Что же до упомянутого выше «юбилейного» колокола, то он был отлит в Лондоне, и поверху его шла надпись: «Объявите свободу на земле жителям ее».

Слова эти были взяты из третьей Книги Моисеевой — Левит, глава 25, стих 10. Начинается глава эта так:

В новейшем «Словаре американской истории» под редакцией академика Фурсенко слово «земля» в надписи на колоколе дано с заглавной буквы — мол, этот колокол предназначен был возвестить Свободу всей Земле.

Но, как видно из текста главы 25-й книги Левит, в этой главе имелась в виду региональная, так сказать, свобода, объявленная в земле обетованной одним лишь сынам Израиля. Да и то — лишь по случаю юбилея. То есть говоря языком современным, речь шла, собственно, об амнистии.

Так что надпись на колоколе была сомнительного содержания и содержала многослойный тонкий намек. Был в надписи — если учесть цитированный текст библейской главы, откуда надпись была взята, — и невысказанный прямо намек на то, что подданным английской короны вскорости надо будет возвращаться «во владение свое»… Что через тридцать лет и произошло: англичане ушли, а янки получили «свободу».

Но вот же как бывает! Прямо во время испытания во дворе филадельфийского Стейт-Хауза (так в США называют здания законодательных собраний) колокол… дал трещину!

Нет, над нами все-таки есть Бог!

Колокол дважды переплавляли, однако в 1835 году, возвещая о кончине Джона Маршалла, председателя Верховного суда США, он опять… треснул. А в очередную годовщину со дня рождения Джорджа Вашингтона в 1846 году был поврежден окончательно.

Да, над нами есть Бог!

После ряда перемещений колокол упокоился в специальном павильоне около Индепенденс-холла в Филадельфии…

Треснувший колокол фальшивой «свободы» для избранных — как национальная реликвия нового «избранного народа»… Может ли быть более точным символ лицемерной, забывшей Бога Америки?

Вряд ли…

КОГДА я начал писать эту книгу, я считал, что это будет рассказ прежде всего о Российско-Американской компании и Русской Америке.

Однако сейчас, когда я стою в конце немалой работы, я понимаю, что с какого-то момента эта книга стала также рассказом о величии русского духа, во-первых, и о значении компетентности власти в судьбе народов — во-вторых…

И прежде всего — в судьбе народа русского.

Русский народ — великий народ, и лишний раз мы доказали это своей восточносибирской, дальневосточной и тихоокеанской эпопеей.

Но эти же события, эти же периоды в нашей истории показывают и доказывают, что для России особенно значимо то, что представляет собой ее верховная власть и чем она руководствуется… И об этом в конце книги тоже хочется сказать несколько слов…

Если во главе России стоят умные патриоты, она обретает силу и перспективу. Если у власти оказываются бездари и «Иваны, не помнящие родства», страна слабеет и дряхлеет.

Увы, в России чаще случалось второе. И очень часто ее верховная власть была недостойна того народа, который был ей подвластен. Но даже в такие периоды разброда и шатаний Россия была сильна инициативой и жизненными силами наиболее славной части ее народной массы. Вспомним героев обороны Севастополя в Крымскую войну. Это была горстка, но горстка, ощущавшая себя частью Державы.

А Русская Америка?

Она, если вдуматься, началась даже не с Петра… Фактически она зарождалась еще в эпоху Ивана Грозного, когда началось не просто расширение Российского государства до его естественных границ, а расширение, сознательно инициируемое на высшем государственном уровне, то есть инициируемое и поощряемое главой государства.

Тогда это был самодержец, человек, впервые назвавшийся «царем всея Руси» — Иван Грозный… Как подлинный русский патриот, он был оболган и при жизни, и за гробом. Но двинул русских на восток именно он. Однако не в одном Грозном было дело, а прежде всего — в подлинно русском духе. То есть в духе пытливом, деятельном, отважном, упорном и неприхотливом.

Как-то мне попалась на глаза мысль о том, что есть как бы два английских народа, отличающихся один от другого даже внешне, — приземистый, корявый плебс, простонародье, и стройная, сухощавая и элегантная аристократия…

Не знаю, так ли это, но все более прихожу к убеждению, что в русском народе — причем и в самой толще его народной массы, и в верхних его слоях, вот уж точно есть два принципиально отличающихся один от другого народа — народ Ивана да Марьи и народишко Ванек и Манек…

Первый народ бил чужеземцев, второй лизал им пятки.

Первый создавал певучие, берущие за душу песни, второй — похабные частушки.

Первый в тяжелую годину хмурил лоб, подтягивал пояс и засучивал рукава, второй — юродствовал.

Второй жил абы как, не очень интересуясь даже тем, что там есть за дальним лесом. Второй норовил отлежаться на печи, а первый…

А первый шел за тридевять земель — не завоевывая их, а органически вбирая их в круг русского дела.

Это было именно движение нации… Запад посылал в заморские владения вначале хищных авантюристов, затем — миссионеров, а затем уж — администраторов, колонистов.

А русский Иван, сын Ивана да Марьи, шел в новые земли Западной, Средней, Восточной Сибири сразу как выразитель общей русской воли — в силу широты характера. И даже если он шел вроде бы за ясаком и «мягкой рухлядью», то — в итоге — он шел за судьбой Русской земли…

Неплохой, в общем-то, человек — норвежец Фритьоф Нансен, смотрел на историю вопроса вот как: «Завоевание Сибири как началось чисто случайно — благодаря тому, что разбойничий атаман Ермак, объявленный при Иване Грозном вне закона и бежавший на Урал, вздумал (н-да! — С.К.) покорить русскому царю царство и тем купил себе помилование, — так и продолжалось более или менее случайно, с помощью разных искателей приключений…»

Дались им — этим европейцам, «искатели приключений»… Да что уж! Для них веками на триста километров от дома отойти — это было ого какое приключение! А для русских три сотни верст — почитай что и из дому не выходил…

Взгляд Нансена достаточно типичен — если иметь в виду и поверхностность его, и непонимание сути подлинно русского характера. И поэтому он так и не понял, что не случайно, не случайно началось «завоевание», а на самом деле — освоение, Сибири русским человеком.

Мы естественным образом освоили ее и… И естественным же и непринужденным образом вышли в Восточный океан. А после этого национальным делом стало движение в Русскую Америку. Оно не прерывалось даже в такое антинациональное царствование, как царствование Анны Иоанновны, в годину бироновщины. Это в ее правление Беринг отправился в свою Вторую Камчатскую экспедицию, а штурман Гвоздев описывал североамериканские берега…