Генералиссимус князь Суворов

Было бы слишком продолжительно перечислять все просьбы, представления и ходатайства Суворова о Поляках разных общественных положений, их женах, семействах и проч. он сносился даже но этому предмету с русским посланником в Вене, а число писем его к Платону Зубову такого содержания поистине громадно. Чтобы понять, как широко применял Суворов к делу свой принцип милосердия к безоружному неприятелю, стоит привести из донесения Румянцева цифры. Отпущено на свободу генералов, взятых на штурме Праги — 2, по покорении Варшавы 5, генерал-поручиков по покорении Варшавы 5, генерал-майоров 6 — тоже; штаб и обер-офицеров, взятых по покорении Варшавы и позже явившихся — 829, а взятые на штурме Праги — все, но точная цифра их неизвестна. Не лишнее будет также указать на сохранившееся письмо коменданта Орловского к пленному Косцюшке, где прямо свидетельствуется, что в обрушившейся на Польшу бедственной катастрофе, остается утешаться «тем великодушием и мягкостью, с которыми победитель относится, насколько может, к побежденным» ⁸. По неимению достаточных данных, нет возможности представить в полноте и системе правительственную деятельность Суворова в завоеванном крае, но характер этой деятельности все-таки виден из вышеизложенного и будет подтвержден еще некоторыми фактами. Не то было у союзников, в особенности в Пруссии. Как только инсурекция в Великой Польше, по завоевании Суворовым Варшавы, прекратилась, и восстановился законный порядок, была учреждена специальная комиссия для разбора, суждения и наказания всех тех, кто принимал участие в восстании. В Пруссии и до того было много недовольных всякими тягостями ни рекрутскими наборами; теперь гнет этот увеличивался новым денежным сбором, которым были обложены все, участвовавшие прямо или косвенно в инсурекции. «Если бы Прусский король вздумал предпринять что либо против России», пишет Суворов Платону Зубову в половине 1795 года, когда война с Пруссией представлялась возможною: «то большая часть жителей употребит оружие в нашу пользу». В Австрии Поляки чувствовали себя менее угнетенными, но зато занятые области Польской республики Австрийцы обирали дотла и вымогали там все, что только могли вынудить. Румянцев доносит Екатерине в июне 1795 года, что Австрийцы решились наконец оставить часть занятых ими земель и начали двигаться; что при этом выправляют все ими назначенные налоги по самый день выхода и требуют обывательские фуры для своза всего им принадлежащего, даже соломы; что они забрали несколько рекрут и пустили в обращение нарочно чеканенные для Польши деньги, которых однако в уплату податей и налогов не принимают. Для большей наглядности, продолжим в параллель действия Суворова, В Польше не было привычки к бумажным деньгам; их принимали не охотно, им не доверяли, и на них стоял довольно низкий курс. При взятии Вавржецкого, таких денег было найдено в его войсковой кассе 768,554 польских злотых; посоветовавшись с варшавским магистратом, Суворов приказал их истребить.

Затруднения по продовольствию войск были громадные; во время военных действий с ними еще справлялись кое-как, пользуясь широкими правами войны, но по взятии Варшавы, Суворов следуя принципам своей политики, отверг эти способы, как не подходящие. Препятствия к пропитанию войск сделались почти неодолимыми, так что Дерфельден и Ферзен, продолжавшие состоять по внутренней службе в подчинении у князя Репнина, нашли необходимым донести ему об этом. Затруднения были облегчены, как раньше сказано, открытием беспрепятственного ввоза из-за границы; но Суворов все-таки не признал удобным собирать продовольствие с земли под квитанции, а предоставил собственному попечению Поляков покупку фуража, для чего назначил за сено и овес довольно высокие цены, которые лишь в будущем году, при новом урожае, были уменьшены. Правда, мера эта была им принята и в интересах русской казны, так как иной способ заготовления потребовал бы, по его удостоверению, больших лишних затрат, но довольно и того, что в соображение входило и нежелание отягощать население. Однако неисправности в высшей военной администрации и истощение государственного казначейства были так велики, что войска Суворова решительно не получали денег, и предписанная им мера обращалась в нуль. Суворов приказал заимствовать нужные деньги из артельных, экономических и других полковых сумм, но и эти источники скоро стали иссякать. Тогда он велел удовлетворить часть потребности подрядом, но денег все не было, и подрядчики стали отказываться от своих обязательств, за неполучением задатков. Суворов все-таки не хотел прибегать к последнему ресурсу-сбору под квитанции с населения, донося, что край истощен, что за удовлетворением потребности войск, жители будут доведены до крайности, и впереди может быть голод. Он прибегнул к иному средству: не опасаясь нимало за спокойствие Польши, приказал 5 пехотным и 7 конным полкам готовиться к выступлению в Россию и просил у Румянцева на это разрешения. Только тогда подоспели деньги, хотя и в недостаточной цифре; войска запаслись фуражом до близкого по времени подножного корма, и Суворов отменил, в марте 1795 года, выступление части войск в Россию. Лишь спустя лето, при новом урожае, который оказался довольно обильным, он признал возможным сделать с обывателей местами сбор хлеба под квитанции, под присмотром выборных от населения комиссаров, уравнительно, с зачетом в подлежащие подати, на что и получил разрешение из Петербурга с повелением — запретить вывоз за границу хлеба из мест, занимаемых войсками ⁹.

Направляя свои старания к облегчению населения Польши, для удержания края в спокойствии, Суворов не в меньшей мере обнаруживал заботливость по отношению к Польскому королю. Мы знаем, что он получил от Екатерины повеление — отправить Станислава-Августа в Гродно; но оно пришло в конце ноября 1794 года, когда уже был сделан шаг, противоречивший политическим видам Русского правительства больше, чем что-либо другое. Вероятно следуя последним советам Вавржецкого, перед выездом его из Варшавы к войскам, Польский король написал Русской Императрице письмо. Сознаваясь, что судьба Польши в её руках, Станислав-Август говорит, что считает своею обязанностью обратиться к великодушию её Величества. Военная сила Польши уничтожена, но нация осталась, пока воля победительницы ее не уничтожит. Польша разорена надолго и начинает походить на пустыню; тысячи земледельцев бежали в соседние страны, туда же удалились многие землевладельцы; голод почти неминуем, особенно если продолжится оккупация других соседей Польши. Одна победительница, Русская Государыня, может все это прекратить, объявив свою волю насчет своего завоевания. Не рискуя пускаться в предположения по этому предмету, он, Станислав-Август, полагает однако же несомненным, что для Русской Императрицы имеет более прав быть принятым то решение, которое принесет ей наиболее истинной славы и сделает три миллиона людей наименее несчастными. Это письмо Польского короля было отправлено в Петербург с курьером 12 или 13 поября; курьер повез также к графу Платону Зубову письмо Суворова следующего содержания: «король Польский в плачевном состоянии исторгает мои слезы; припадите к высочайшему престолу её Императорского Величества, испросите у премудрой Монархини Его Величеству милосердие; вашего сиятельства великодушие известно свету».

Суворов поторопился, не выждав инструкций. Его амнистия, обезоружение и проч. требовали спеха, ибо от них зависело спокойствие покоренного края и удержание его в наших руках; вопрос же о короле не имел такого значения. Своим предстательством Суворов нисколько не улучшил, а быть может ухудшил положение короля. В Петербурге заговорили об интригах Станислава-Августа, о том, что распоряжения и действия Суворова в Польше имеют основанием чувство соболезнования к королю, которого поэтому необходимо удалить и поставить вне влияния на ход дел. Письмо Станислава-Августа было принято очень дурно; письмо Суворова не произвело никакого действия, как и следовало ожидать. Безбородко даже нашел первое «весьма непристойным». Может статься оно было, по видам политики, неуместным и неудобным, но только не непристойным, потому что ничто не может быть для государя пристойнее, как заступничество за свое государство и за своих подданных в критическое время. Екатерина отвечала Станиславу-Августу сухо, что дело будет решено, как требуют пользы и спокойствие государства; что же касается лично до него, короля, то ему будет предложен переезд в Гродно, необходимый для его собственной безопасности. где он и получит извещение о последующем. Написан вместе с тем рескрипт Суворову. В нем повелевается вручить королю ответное письмо; объясняется, что выезд короля из Варшавы нужен для облегчения народа, «лишенного многих способов к продовольствию», а также и потому, что особа короля там не безопасна, особенно если обстоятельства заставят передать Варшаву Пруссакам или предоставить собственному жребию. В силу этих причин, нельзя ожидать со стороны короля каких-либо затруднений к исполнению настоящего повеления; если же паче чаяния они окажутся, то Суворов обязывается ему объявить не обинуясь, что воля Екатерины неизменна, основана на праве завоевания, и король должен ей повиноваться. Перемещение короля в Гродно произвести немедленно; под видом почета приставить к нему одного из генерал-майоров, которого снабдить 8,000 червонцев и приказать ему оказывать королю всевозможное уважение; до сведения же короля довести, что попечение о приличном его содержании в Гродно возложено на князя Репнина ¹⁰.