Путь к империи

Ничто так численно не умножает батальоны, как успех.

В тех, кто себя обесславил, напрасно искать людей неустрашимых.

Не однажды в течение моей кампании 1814 г. я задумывался о том, что для моих солдат нет ничего невозможного: они снискали себе бессмертное имя. В превратностях же судьбы меня повсюду сопровождала слава.

Меня свергли не роялисты или недовольные, а иностранные штыки.

История моего царствования прославит когда-нибудь имя какого-нибудь нового Фукидида.

Человеческий дух не созрел еще для того, чтобы управляющие делали то, что должны делать, а управляемые – то, что хотят.

Когда целый свет устраивается посредством штыков, это – вполне логично! Здравый смысл тогда не в справедливости, а в силе.

Придет время, и общественное мнение опровергнет софизмы моих клеветников.

Я сделал Бенжамена Констана членом Трибуната, я удалил его, когда он пустился в болтовню: это называлось устранить – удачно найденное слово. Ум Бенжамена сродни уму геометров со всеми их теоремами и короллариями, а сам он так и остался великим делателем брошюр.

В Париже, после 13 вандемьера, республиканские убеждения, кои я исповедовал, оставались в ходу всего лишь двадцать четыре часа: говорю это в назидание братьям из сообщества Бабефа и миссионерам, исповедующим религию фрюктидора.

Талейран и де Прадт похвалялись, что это они – восстановители дома Бурбонов; пустое бахвальство: сие восстановление престола явилось неизбежным следствием стечения обстоятельств.

Я – не более как сторонний наблюдатель, но мне лучше, нежели кому бы то ни было другому известно, в чьи руки попала ныне Европа.

Ныне кроме камней, заложенных в основание Франции, я не вижу ничего другого.

Груши хотел оправдаться за мой счет: то, что он говорил, столь же верно, как если бы я приказал ему привезти мне герцога Ангулемского в Париж, и он бы выполнил это повеление. Несмотря ни на что я уважаю Груши и именно поэтому называю его добродетельным врагом.

Неисправимая чернь повсюду обнаруживает все тот же дух безрассудства.

Среди людей, которые не любят, чтобы их притесняли, есть немало таких, кому нравится самим делать это.

Если общественное мнение столь настойчиво высказывалось против предложенной в 1814 г. Сенатом хартии, то лишь потому, что все воочию узрели среди сенаторов одних только выскочек, кои заботились только о собственных своих выгодах.

Правда, что я переступил границы острова Эльба, но союзники сами не выполнили условий моего там пребывания.

В Европе более нет и речи о правах человека, а коли так, то людям только и остается, что убивать друг друга как бешеных собак.

Я вижу, что во Франции свобода заключается в хартии, а рабство – в законе.

Авторы «Цензора» сродни тем мечтателям, коих надобно помещать в Шарантон, поелику оные, говоря по совести, сеют недоверие и ненависть. Они – из числа тех напускных фразеров, которых нужно держать под надзором и время от времени одергивать.

Государь всегда должен обещать только то, что он намеревается исполнить.

Наилучшее разделение властей таково: избирательная, законодательная, исполнительная, судебная. Я строго следовал сему принципу в иерархии моей Империи.

Герцог Фельтрский выказал себя реакционером и притеснителем, поелику пригоден он только для этого. Ему весьма хотелось бы попасть в анналы нашей истории, но он отнюдь не преуспел в этом. Мне не надобна была еще одна светлая голова, чтобы вести войну – у меня своя была на плечах: вот почему я и выбрал его.

Когда я объявил войну кортесам, то ожидал всего, но никак не предвидел, что Фердинанд станет трактовать их как бунтовщиков.

Теология для религии все равно, что отрава в еде.

Я сделал Париж более благоустроенным, более чистым и здоровым, прекраснее, нежели он был до меня, И все это посреди войн, которые я принужден был вести; парижане принимали все эти благодеяния и восхваляли меня: в сущности они суть не что иное как исправные поставщики канатных плясунов, кондитеров и моды на всю Европу.

Когда столетия сменяют друг друга, то, равно как и в походе, всегда можно встретить отставших.

Гражданская война, когда дело государя служит ей предлогом, может продолжаться долго: но в конце концов народ одерживает верх.

Общественный порядок любой нации покоится на выборе людей, предназначенных к тому, чтобы поддерживать его.

Народ имеет собственное суждение, покуда не введен в заблуждение демагогами.

Мой Государственный Совет состоял из людей честных и заслуженных, исключая нескольких хамелеонов, которые туда проскользнули, как то, впрочем, случается повсюду.

Мое правительство вознесено было слишком высоко, чтобы заметить пороки пружин, приводящих его в движение: со всем тем я пятнадцать лет управлял сорока двумя миллионами людей в интересах большинства и без каких-либо серьезных потрясений.

За все мое царствование меня по-настоящему и более всего поразило, пожалуй, только то, что Папу на границах моей Империи встречали изменивший вере отцов Абдалах Мену, а в Париже – трое священников-отступников, и вдобавок еще и женатых, каковы суть – Т[алейра]н, Ф[уш]е и О[тери]в.

Морское право касается всех народов без исключения. Море не может возделываться как земля или находиться в чьем бы то ни было владении: оно – единственная дорога, которая на деле является всеобщей, и всякая исключительная претензия со стороны одной нации на морское господство равносильна объявлению войны другим народам.

Ежели бы отречение короля Карла IV не было вынуждено силою, я признал бы королем Испании Фердинанда. События в Аранхуэсе не могли быть для меня безразличными, ибо мои войска заняли полуостров: как монарх и как сосед я не должен был терпеть подобного насилия.

Конституционалисты – всего-навсего простаки: во Франции нарушены все соглашения, и что бы ни делали ликурги, они и далее будут нарушаться. Хартия – всего лишь клочок бумаги.

Нации, народу, армии, всем французам не следует забывать о своем прошлом: ведь оное составляет их славу.

Легче учредить республику без анархии, нежели монархию без деспотизма.

Люди, кои являются хозяевами у себя дома, никогда и никого не преследуют, вот почему короля, с которым соглашаются, почитают добрым королем.

Реформаторы по большей части ведут себя как люди больные, которые сердятся, что другие чувствуют себя хорошо: и вот они уже запрещают всем есть то, в чем отказывают себе.