Штурм Брестской крепости

3.00 Брест. КП дивизии.

Начинают поступать утренние донесения. Первое — от I.R.133, удерживающего большую часть цитадели. На предстоящий день полк Кюлвайна имеет твердые намерения наконец-то занять ее полностью: «В общем, несмотря на некоторую стрельбу, ночь прошла более спокойно. Центральный, Южный и Западный острова твердо в руках полка.

В 4.00 ч. 25.6.1 батальон на Центральном острове проведет налет штурмового подразделения на отдельно стоящий дом у Северного моста острова, занятый 2 русскими пулеметчиками, подчинение саперов с взрывными средствами обеспечено. I.R.135 оповещает, что его захват будет означать слом последнего известного до сих пор узла сопротивления на Центральном острове.

На Северном острове III батальон, состоящий только из двух, почти на треть ослабленных потерями пехотных рот, приказанной цели наступления, Мухавца, сможет достигнуть не всюду. Тем не менее ожидается, что зачистка Северного острова А.А.45 с приданными подразделениями III батальона будет быстро возможна. III батальону подвозятся огнеметы и придаются штурмовые саперные группы» [1128].

В ночь на 25 июня в Брест-Литовск подтягиваются моторизованные части подразделений снабжения.

Однако отдел тыла разочаровывает, первоначально охарактеризованное с нескольких сторон как значительное, хранилище трофейного имущества в Брест-Литовске (в частности, автомобилей и продовольствия) оказалось не столь впечатляющим. Склад продовольствия обеспечивает только суточное продснабжение дивизии, демонстрируя большие объемы лишь зерна, гороха и лапши. Трофейный транспорт, первоначально определяемый в более чем 280 грузовых автомобилей, при более близком исследовании этих машин оказывается почти на 95 % поврежденным, разрушенным или не готовым к выезду.

Почти не спавший несколько ночей Василий Солозобов, изнемогая от усталости, вновь спустился в подвал, где находились раненые. Но это не было тихим и стерильным лазаретом — скорее одним из самых мрачных мест участка обороны Фомина. Мучения, испытываемые ранеными, были поистине адскими — они лежали на разбросанном картофеле, без медикаментов, воды, пищи [1129]. Не хватало и перевязочного материала. Сюда относили только тяжелораненых — те, кто мог держать оружие, находились на этажах. Крики и стоны из подвала, хорошо слышные бойцам, не прекращались — «волосы поднимались дыбом от человеческих криков, но мы были бессильны помочь этим несчастным» [1130]. С ними находились пара санитаров да врач Бардин, хороший специалист и чуткий человек, но что он мог сделать, не имея даже воды? Но и уйти он не мог, вынужденный видеть, как один за другим умирают раненые. А какова судьба тех, кто остался в подвале Инженерного управления? Об этом тоже не мог не думать Бардин…

В подвале было потише. Обессиленный, Солозобов мгновенно заснул. Но вскоре его растолкал его тезка, фармацевт Василий Суховерхов: «Василий! Вставай! Бардин застрелился!» Суховерхов вскочил — во сне он и не услышал выстрела. Мертвый Бардин лежал рядом. «Раненые молча смотрели на него. Молчали и мы» [1131].

Самоубийство Бардина, в «минуту душевной слабости», Фомин не одобрил: «Терять жизнь бесцельно — преступление».

Скоро рассвет [1132].

3.15. На КП «сорок пятой» уходит утреннее донесение от Ветцеля: «Противник кажется подавленным. В восточной части Северного острова цель 50 м свободна от неприятеля. Захвачена одна противотанковая пушка с расчетом и тягачом» [1133].

3.40. Передает утреннее донесение A.R.98: никаких изменений, все спокойно. Второй дивизион в полдень 24 июня оборудовал огневые позиции в районе Котельни.

4.00. Начинается новая атака оставшихся очагов сопротивления — на пкт 145 идет разведотряд фон Паннвица, на «Дом офицеров» — батальон Фрайтага.

Фрайтага, атакующего ротой Хурма и пулеметчиками Лерцера, теперь поддерживают и 5-см противотанковые орудия лейтенанта Шейдербауэра. Наготове — группа саперов-подрывников.

В атаке участвует и Лео Лозерт: «Я снова должен вести передовые подразделения и, в частности, обеспечить противотанковому орудию позицию с сектором обстрела на красный дом командования» [1134].

Готов к бою и Шейдербауэр: «Так как специально составленные штурмовые группы должны были начать прочесывать удерживаемые противником здания, задача 50-мм орудий — обеспечить их поддержку огнем по окнам и подозрительным укрытиям» [1135].

Началось — удары противотанковых пушек, пулеметные очереди по «Дому офицеров» слились с ожесточенной стрельбой на Северном, где перешел в атаку А.А.45. Огонь орудий Шейдербауэра особенно эффективен — разрывы фугасно-осколочных снарядов практически всегда находили жертвы, на втором этаже здания, в караульном помещении начался пожар.

…Однако первоначально казалось, что атака на «Дом офицеров» захлебнется, как и вчера — ожесточенный огонь русских не давал Хурму возможности атаковать. Лео Лозерт: «Я снова прибыл первым к церкви, слева сзади от меня — мой второй взвод 12-й роты. Лейтенант Хурм с его людьми продолжал лежать справа от церкви под вражеским огнем и не мог продвинуться к казематам. Мое отделение станковых пулеметов, прибыв к стрелкам, также не смогло продвинуться дальше» [1136].

Подавить огонь из «Дома офицеров» не могли и орудия Шейдербауэра. Стрельба велась из самых неожиданных мест: «Снайперы сделали операцию чрезвычайно опасной. Офицер роты пропаганды, игнорирующий увещевания об осторожности, был ранен. Его эвакуация переросла в длительную и опасную задачу. Санитары-носильщики вызвали ожесточенный огонь, но чудом сумели возвратиться невредимыми» [1137].

Но атаку нужно было продолжать — пулеметы и орудия все же сделали свое дело, огонь защитников несколько поутих. Но кто рванется первым?

Это пришлось сделать фельдфебелю Лозерту: «Так как теперь никто не хотел решиться на последний скачок и на вторжение в казематы, я, напротив, внезапно свободно побежал и, заскочив в проем, ввалился внутрь каземата. При этом я столкнулся с группой вооруженных совершенно закопченных пороховой гарью русских, сразу же сдавшихся при моем внезапном появлении.

Так как я не стрелял, из различных дыр выходили все больше русских (вскоре их стало около тридцати), которые затем принимались моими солдатами, последовавшими за мной» [1138].

Итак, Лозерт, вероятно через дверь внутри восточной арки Трехарочных, ворвался в столовую 33-го инженерного, еще недавно отбитую Лерманом. Отсюда был вход как в подвал (по-видимому, под «различными дырами» он его и подразумевает), где находились раненые и, если, пройдя раздаточную и кухню, прорваться через пробитую красноармейцами для штурма столовой дыру, — лестница на второй этаж.

Для защитников сложилась критическая ситуация: заняв помещения на западе казармы, немцы могли оттеснить их в сторону тупика, а оттуда отступать было уже некуда. Да и в любом случае — помещения столовой, примыкающие к мосту, позволяли хоть как-то рассчитывать на удачу прорыва. В противном случае вырваться на мост становилось нереально. И, наконец — доступ к воде. И без того трудный, с захватом части кольцевой казармы он становился невозможным.

Тотчас же по всей линии казармы, из отсека в отсек пронесся тревожный крик «Немцы в крайних комнатах!». Особо страшной эта новость была для раненых — «Ходили слухи, что немцы уже заняли столовую отдельного разведывательного батальона, а это означало, что они окончательно отрезали путь к воде» [1139]. К этому моменту раненые, лежавшие в подвале, продолбили водопроводные трубы — надеясь найти хоть каплю влаги, но это был самообман. Пробили и цементный пол, вырыв яму с полметра — но и там воды не оказалось, лишь мелкий жидкий песок, напоминавший клюквенный кисель. Пытались процедить — ничего — бесполезно. Оставалось только смачивать песком губы и ждать темноты — тогда на то, что смельчакам удастся добыть воды, еще можно было надеяться. Сейчас, с захватом столовой, исчезала и эта надежда.