Площадь павших борцов

Понятно ли тебе, читатель, почему именно в эти дни появился знаменитый приказ Сталина под No 227, который в простонародье называли конкретнее: "Ни шагу назад!"?

Сколько у нас писали об этом приказе, погребенном потом в тайниках сверхсекретных архивов, сколько было сказано слов о его насущной необходимости и его почти лютейшей жестокости, ибо теперь отступивший на шаг назад подлежал немедленной расправе.

Приказ гласил: "...надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать... Паникеры и трусы должны истребляться на месте... Ни шагу назад без приказа высшего командования!"

Нового я ничего не сказал - всем давно это известно.

Но повторяю свое личное мнение:

" Я считаю приказ No 227 самой яркой и выразительной страницей из всех страниц, когда-либо вышедших из-под пера Сталина, ибо в этом документе, датированном 28 июля, он эмоционально поднялся до высот настоящего гражданского пафоса. Все-таки, положа руку на сердце, стоит признать (как это признали очень многие), что такой приказ (я согласен), был тогда нужен!

Но... и тут у меня есть свои - авторские - "но"!

Призывая людей стоять на месте под страхом расстрела, чтобы наши бойцы и командиры не смели помыслить об отходе, приказ No 227, по сути дела, лишал нашу армию главного преимущества в тактике - маневра, сковывая армию роковой неподвижностью, и боец, боясь покинуть свою траншею, как бы заранее был обречен - или смерть, или... плен?

"Ни шагу назад!" - гласил приказ. Но в этом случае разрушалась сама логика испытанной веками тактики и стратегии, а старинное искусство побеждать заменялось примитивной формулой: стой там, где стоишь. Не спорю, что на фронте бывают именно такие моменты, когда отступать нельзя, когда надо отстреливаться до последнего патрона, но это моменты - никак не система, а лишь исключение из правил военного искусства. Теперь же искусство воинского маневра с отходом назад Сталин заменил командным требованием: "Ни шагу назад!"

Думая так, может, я, автор, в чем-то и ошибаюсь...

Иногда, чтобы победить, надобно прежде отступить. Сталинградский фронт был давно уже весь в прорехах, и там говорили:

- Где ты видишь линию обороны? Смотри сам, если глаза имеешь. Десять и даже больше километров фронт удерживают лишь три наших батальона. Чувства локтя давно уж нет и в помине. Сидим словно смертники! А разрыв между частями - два-три километра, тут аукаться не станешь, а через наш фронт не только фриц, а целая свадьба проедет - и даже не заметишь!

Верно. Бойцы меж собой иногда устраивали перекличку.

- Ну, как ты, Сеня? Живой?

- Держусь, - слышалось издалека. - А ты, Петь?

- Я тоже. Копошусь. Три гранаты осталось.

- Махра кончилась. Вот беда! Перебрось.

- Лови кисет. Потом вернешь... кидаю...

Стояли насмерть и без этого приказа No 227.

Но бывало и так, что боец поникал в одиночестве. И тогда страшен был его одинокий зов, обращенный в пустоту неба:

- Эй, братцы! Есть ли кто тут живой?..

А в ответ ему - мертвое молчание. Только пиликал над ним свою песню степной жаворонок да звенели большие зеленые мухи, перелетавшие меж трупов, по лицам которых они и ползали. И тогда солдату казалось, что он последний солдат России...

Со стороны излучины Дона надвигалась армия Паулюса, а с юга катилась на Сталинград танковая армия Германа Гота.

Была уже полночь 1 августа, когда в московском госпитале раздался звонок кремлевского телефона. Еременко дохромал до аппарата.

- Александр Иваныч? Ваш рапорт рассмотрен товарищем Сталиным, и за вами сейчас приедет машина... приготовьтесь.

Александр Иванович Еременко отложил костыли, взял в руки палку. Но и палку он оставил в приемной Верховного, чтобы выглядеть молодцом...

"Сталин подошел ко мне, поздоровался и, пристально посмотрев мне в лицо, спросил:

- Значит, считаете, что поправились?.."

Василевский после войны писал:

"Ставка и Генеральный штаб с каждым днем все более и более убеждались в том, что командование этим (Сталинградским) фронтом явно не справляется с руководством и организацией боевых действий такого количества войск, вынужденных, к тому же, вести ожесточенные бои на двух разобщенных направлениях..."

Сталин готовил новую рокировку среди командующих!

* * *

Как раз тогда нашумела пьеса А. Е. Корнейчука "Фронт", в которой автор (наверное, с одобрения Сталина) нанес справедливый удар по тем генералам, что жили прежними заслугами, воюя по старинке. В главном персонаже пьесы Корнейчук вывел туповатого и самонадеянного упрямца Горлова, который даже хвастался, что академий не кончал, радиосвязь - от нее одна лишь морока, а он побьет врага "нутром" и геройством рядового солдата. Впервые столь открыто ставился вопрос о непригодности военачальников, не желавших видеть глубоких перемен в искусстве ведения моторизованной войны, и недаром же такие вот горловы слали проклятья автору, требуя от властей запрещения вредной - по их понятиям - пьесы.

Гордов тоже был достаточно возмущен:

- Где Горлов, там и я - Гордов... это как понимать?

- Да совпадение, - утешал его Хрущев.

- За такие совпадения морду бить надо...

Вскоре они выехали на передовую, заодно навестили 64-ю армию, которой командовал Василий Иванович, как называли солдаты Чуйкова, почему-то пренебрегая его фамилией. Вид у Хрущева, прямо скажем, был довольно-таки кислый, очевидно, под стать своему командующему, он не очень-то верил в то, что оборона Сталинграда надежна. Да и чем, спрашивается, они, Гордов и Хрущев, могли помочь фронту? Они и обстановки-то на фронте не ведали... На передовой же появились не в самый героический момент - армия Чуйкова откатывалась за Дон, кто плыл в кальсонах саженками или брасом, держа на голове котомку со шмуткани, иные цеплялись за автомобильные покрышки или за пустые бочки, держались за бревна.

- А вас... что? - орал Гордов. - Война не касается? Ну что за народ пошел? Только бы пожрать да драпать...

Зато в штабе 62-й армии дорожки песочком посыпаны, будто тут гулять собрались, сам же Чуйков - даже в условиях фронта умудрялся выглядеть элегантно. С вызывающим шиком он, как джентльмен, опирался на трость. Но что особенно поразило Хрущева, так это его белые перчатки.

- Армия-то драпает... когда воевать научитесь?

- Учимся, - скромно отозвался Василий Иванович.

- Мало вас били, - упрекнул его Хрущев.

- Меня - да - мало! - не возражал Чуйков, и Гордову стало явно не по себе, когда он со знанием дела стал нахваливать гибкую тактику противника. - Казалось бы, - доложил он, - оборона вдоль реки и должна бы повторять конфигурацию береговой черты. Однако немцы умышленно оторвались от береговых контуров. Даже отступили от реки, нарочно создав "ничейное" пространство, чтобы мы в нем завязли...

- Его армия драпает, а он, такой-сякой, врага же и расхваливает...

Тут Гордова и понесло: мать и перемать, и в такую вас всех, выдал полный набор душеспасительных слов, а Никита Сергеевич тоже не скрывал, что Чуйков ему неприятен:

- И не стыдно ли фасонить перчатками? В такой исторический момент, когда вся страна напрягла свои силы на разгром зарвавшегося...

- Да у меня экзема... еще с Китая.

- Ладно - экзема. А дубина-то в руках для чего?

- Не дубина, а... стек! Мне так удобнее.

Тут Гордов и Хрущев в один голос:

- У него армия бежит, а он... Судить таких надо!

Ух, до чего же неприятен показался им этот Чуйков!

Возвращаясь в Сталинград, Гордов и Хрущев никак не могли успокоиться, дружно ругая "Василия Ивановича":

- Нельзя таким пижонам доверять армию...

- Нельзя, нельзя, - соглашался Хрущев. - Ведь это на что похоже? Стек, перчатки, еще цилиндр не успел завести.

- Гнать его в три шеи, - решил Гордов, - чтобы такие пижоны мой Сталинградский фронт не позорили.