Год на севере

Прислушавшись к говору, трудно отличить поселенцев одной местности от другой, тем более, что говор имеет по всему северному краю поразительное сродство и сходство, как коренной, беспримесный новгородский говор, перенесенный через Уральские горы и распространившийся по всей Сибири.

Воздвиженская ярмарка пустила по городу тот неприятный, одурящий запах, которым отдает треска, но у бедного обитателя Кузнецовской и Архиерейской слободок за обедом — любимое, вкусное и лакомое блюдо. Блюдо это, при иной обстановке, приправляемое цельным, нефабрикованным вином (которое, по словам знатоков, в редкость и для Петербурга) — блюдо тресковое не пропадает и на столе богачей архангельских.

Снова обращаешься, по поводу ярмарки, к расспросам у старожилов и слышишь от них, что:

— Воздвиженская ярмарка — кроха и большая, а соломбальская гавань, против нее, каравай большой. Берет тут деньгу богатый помор; кроха малая перепадет и на долю его работника. Вся сила в большом капитале: к нему скоро прирастает другой; а малый капитал так весь и рассыпается в брызгах. Помору-работнику надо купить подарок жене и ребятенкам, да и себя побаловать. А богачу покупать нечего: у него и так всего вдоволь. Чаю, сахару и посуды он и в Норвеге купит и ценой подешевле гораздо.

— Приносит ли пользу Воздвиженская ярмарка городским торговцам? — спрашиваю я.

— Да разве это торговля? — отвечают мне. — Торговля эга с крохи на кроху мелкотой перебивается: бабе от продажи на дырявое платьишко хватает, да и с голоду не мрут. А детям, особенно девкам, много не надо — тем и корабельщики надают. Об этих родители не кладут своей заботы.

— Зачем же они трудятся, зачем торгуют, когда нет в том прибыли?

— А уж это стих такой в городских наших, струя такая ходит, ровно бы болезнь падучая. Как усидишь дома, как не разложишь лавочки, когда и сосед то же делает, и без гроша не гуляет, а кофей пьет, треску ест со сметаной и картофелем. У нас в городе-то все торговцы, и нет того человека, у которого бы поднялась против этого дела совесть. Торговлей не брезгают. Опять же на рынке разговор всякий идет, драки бывают, а это, на дырявый бабий язык, и ладно!

— А каков мужской пол из простого люда? — спрашиваю я.

— Да мещане все хорошие работники и все при деле. Пьянством и другим бесчинством попрекнуть нельзя. Да и здешнего горожанина редко увидишь на улице...

— На улице все я вижу военный народ: солдат и матросов...

— Вот этих похвалить хорошим нельзя. Да вот лучше расскажу я вам недавний и смешной случай. Пошла одна женка в торговую баню помыться; принесла с собой ребенка, да забыла мыло. Ребенка положила она в корзинку с бельем и пошла в ближнюю лавочку за мылом. Купила мыла, вернулась назад. Хвать корзинки: нет корзинки. Взломала руки свои бедная, взвыла недаровым матом, а беде пособить надо. Не спит целую ночь, — думает в полицию подать объявление. В тот же вечер в соломбальских казармах перекличка была. Вызывают солдат по именам. В казарме тихо: только и слышно с разных сторон; «я» да «я» да вдруг и раздался сторонний голос: закричал под одной койкой ребенок. Вора выдала речь — и сталась баба с ребенком, матрос с леньками79. Ребенок-то, стало быть, спал крепко во всю дорогу, а ночь была темная на ту пору, осенняя.

— Ну, да уж этого объяснять не надо: и без того понятно.

— Когда же к нам, на Мезень? А от нас и на Печору пробраться вам будет любопытно! — говорили мне тамошние поморы.

— А вот поправлюсь от дороги, да путь встанет, замерзнут тайболы! — отвечал я, и, наконец, дождался-таки своего времени.

Грустно бывает расставаться с насиженным местом, тяжело покидать многих людей, с которыми успел и сойтись, и смолвиться! Предчувствуя тягости дальнего пути, неохотно садишься в кибитку, с трудом борешься с наплывом грустных впечатлений и волей-неволей подчиняешься неизбежному закону обстоятельств и гнету житейских случайностей.

То же сталось и со мной в конце октября 1856 года, когда я оставлял Архангельск во второй раз. В феврале следующего года я был неподалеку от него, в Холмогорах, в каких-нибудь семидесятии верстах, в девятичасовом перегоне.

— Съездите в город? — спрашивали меня там.

— Может быть, — отвечал я вначале.

— А не мешало бы съездить! — напоминали потом.

— Едва ли поеду! — отвечал я на это потом, по долгом размышлении...

В конце февраля я уже оставлял Архангельский край для Петербурга, и, признаюсь, не жалел об нем.

3. ХОЛМОГОРЫ С ОКРЕСТНОСТЯМИ

 История города. — Секретная слободка. — Преображенский собор. — Голландская порода скота. — Костяника. — Посещение Петра Великого. — История заточения брауншвейгского семейства. — Предания о Ломоносове и место его родины. — Лопаткин. — Село Вавчуга. — Баженин и предания о Петре I. — Путь на Холмогоры. — Развалины крепости Орлеца. — Городок. — Упраздненные монастыри.

Три раза приводилось мне быть в этом городе. Безразлично и смутно мелькнул он в первый проезд мой сумерками из Петербурга в Архангельск, когда я был истомлен и с лишком тысячеверстным путем, и пятидневною сосредоточенною скукой.

Во второй проезд, когда уже порядочно примелькались в глазах сотни поморских селений и три других города, когда привычка успела заковать воображение и все помыслы в одну тоскливую и безразличную среду, когда можно было положительно сказать себе, что хуже виденного и до сих пор изведанного не будет — Холмогоры показались мне и тогда беднейшим из самых бедных городков нашего обширного и разнообразного русского царства.

Обязавши себя пристальнее вглядеться и короче познакомиться с городом, я и после того пришел к тому же заключению, что над Холмогорами лежит роковая судьба безлюдья и бедности. Видно, такова и его участь, какова участь многих других древних городов России; видно, и здесь придется сказать себе: «беда тому городку, подле которого выстроится и расселится богатый и торговый сосед, со свежими силами, новыми взглядами на вещи, с современным пониманием дела. Обезлюдеет и загниет древний городок и останется за ним старая честь, честное, неопозоренное, почтенное имя — и только».

Такова точно и судьба Холмогор, по отношению к ним Архангельска.

Считаю первым долгом припомнить историю Холмогор и выяснить настоящую плачевную судьбу города — судьбу незаслуженную, но неизбежную, по смыслу всех судеб исторических.

Строен ли он аборигенами северного края — белоглазою чудью, или торговыми предприимчивыми новгородцами — за этим ходить далеко и безуспешно^*. Положительно известно, что места, на которых раскинулся город, издавна служили местом торжищ, сходок, базаров для двинских купцов. Три деревни: Курцево, Качковка, и Падрокурья (именами этими называются и теперь части города Холмогор) служили именно этими местами для торжищ и не имели правительственного значения: воеводы жили на Матигорах и Ухт-острове. Имени Холмогор ещё не встречается и, вероятно, его не было, по крайней мере, в ХI веке. В этом веке поселились в трех деревнях заволоцкие купцы, прибывшие сюда из великого и торгового Новгорода. Удобство места при широкой и глубокой реке, прошедшей здесь многими рукавами, могло соблазнить купцов с первого взгляда, и незачем было, по-видимому, искать из-за хорошего лучшего. Тут же так близка была река Пинега со своим устьем, — Пинега, прошедшая через места, богатые лесною птицею и пушным зверем. Мезень посылала сюда свое сало, добытое из морского зверя; Печора — меха и кость. На все это заявлял сильное требование Новгород, все это шло из Новгорода в руки Ганзы, в заморские страны. Шла туда же унская и нёнокская морская соль, скупаемая на Двине вологжанами и устюжанами^*.

Росла двинская торговля (преимущественно солью) ^*, разрастались вместе с нею и торговые деревни. К ним пристроились даже три новых селения: слобода Глинки и приходы Никольский и Ивановский. Ширясь строениями, все шесть слобод пришли наконец в ближайшее соседство, удержали до некоторого времени самостоятельность с именами посадов, но потом получили одно имя Хо́лмогор. К этому имени присоединилось название города, и летописи начали уже чаще вспоминать об новом городе и приводить в сказаниях его настоящее имя. Много было толков о происхождении этого названия; производили его от финского слова kolm — три (деревни); но Крестинин понимал это проще. Он говорит: «Город лежит на острову. К западу от реки Оногры, в расстоянии около двух верст, находится высокая гора и на ней старинная и главная деревня Матигоры. К югу за Курополкою, в расстоянии около пяти верст, по западному рукаву двины, тоит на высокой горе деревня Быстрокурья, против лугового Пал-острова; высокая Ровдина (Родионова) гора и того же имени деревня, обтекаемая восточным рукавом Двины, составляет также соседственное место к Холмогорам. Самый восточный берег Двины, где против Ровдиной горы находится знатная деревня Вавчуга, представляет не низкую гору. Толь прекрасные виды естества, без сомнения, подали причину назвать описуемое здесь селение Холмогорами, реченьем, сложным из гор и холмов».