Вызов Запада и ответ России

Эта культурно-цивилизационная специфика включала в себя, прежде всего, представление о жесткой централизующей структуре как об основе государства, представление о царе как о связующем национальном элементе; коллективистское сознание, включающее в себя готовность на жертву ради «мира» и подчинение общему мнению; мистическое представление о государстве, как об острове во враждебном море. Византия «держала факел» среди варваров более тысячи лет. Россия — столетия между монголами и шведами во времени, между католицизмом и магометанством в пространстве. В обоих случаях присутствовало жертвенное самоотвержение, истовая вера в свою правоту, вера в чудо, в спасение, в идею, в идеологию, в возможность неожиданного поворота истории.

Вторая, восточная волна билась в ворота Руси на всех этапах ее становления — хазары, печенеги, половцы и несть им числа. Траурный колокол битвы при Калке обозначил появление необоримого степного противника. Русь погрузилась в два с лишним века прямой зависимости от орд Батыя и его наследников. «Два или три века мяли суровые руки славянское тесто, били, ломали, обламывали непокорную стихию и выковали форму необычайно стойкую». И степь дала восточнославянскому этносу невообразимо много — неведомый Западу фатализм, стоицизм, широту души, легкое схождение с соседями. От монголов русские приняли черты типичного туранского характера — религиозность, упорство в отстаивании своих взглядов, бесконечное терпение, стоическое восприятие жизни. Толерантность монголов в отношении православной церкви способствовала усилению значения религиозного элемента русской жизни. Москва стала прямой наследницей Золотой Орды не только в результате взаимного общения и зависимости — но и потом, когда русские двинулись по пути монголов и дошли до их прародины и дальше. Справедливо отметить, что «ни одно иго не могло быть трехсотлетним», монголы и русские нашли модус вивенди и привнесли собственные черты в родовую память соседа. На протяжении трех столетий осуществлялся огромный и сложный этнокультурный и геополитический синтез, приведший в итоге к мощному геополитическому взрыву — созданию на пространстве Евразии территориально и государственно могущественной России.

Влиятельные в 20-е годы нашего века евразийцы полагали, что проблема выбора между Западом и Востоком встала перед Россией еще до появления Запада в качестве мирового лидера. Эта проблема возникла, когда в тринадцатом веке перед русскими князьями встала угроза с двух концов Земли. И князь Александр Невский, по мнению евразийцев, совершенно правомочно предпочел Восток Западу: «Александр увидел в монголах дружественную силу в культурном смысле, силу, которая помогла ему сохранить и консолидировать русскую культуру, сохранить ее идентичность от латинского Запада».

Историки евразийского направления полагают, что именно монгольское нашествие спасло Русь от превращения в колонию Запада: «Татары защитили Россию от Европы». Объективно отдаляемая от Запада Русь получила, благодаря свободе религиозного исповедания, твердые основания для самостоятельного национального становления и самоидентификации даже при монголах. Монголы, видимо, оказали влияние не только на формирование особого характера восточных славян, но и на специфику их государства, что особенно ощутимо в системе налогообложения и организации армии — сказалось двухсотлетнее знакомство с опытом монголов в собирании ясака и рекрутировании воинов. Русские (возможно, глядя на монголов) подчинили бояр царю, а крестьян помещикам. Русская торговля открыла свои пути на Восток. Все это определенно отдаляло Россию от Западной Европы. Имело существенное значение и то, что монголы разрушили крупные города Руси. Восточноевропейские славяне в силу этого стали формировать нацию в очень отличных от западноевропейских (базирующихся на городах) условиях.

Третья волна шла с Запада. В истории отношений России и Запада на протяжении тысячелетнего существования русского государства отчетливо проявили себя две противоположные по направленности тенденции. Во-первых, — тенденция открытости в направлении Запада, сближения с ним, создания того, что сейчас назвали бы «единым европейским пространством». Во-вторых — вынужденное или сознательное отстояние от Запада, стремление отгородиться стеной, создать самодовлеющий мир, оборотиться к степи и Сибири, к необозримым просторам вплоть до Тихого океана, Амура, Тянь-Шаня и Гиндукуша. Это своего рода центробежная по отношению к Европе тенденция. Первая тенденция преобладала на протяжении двух больших исторических периодов: во времена Киевской Руси и при правлении династии Романовых. Вторая тенденция была первоначально генерирована монгольской неволей, но сохранила свою инерцию и в эпоху собирания русских земель, в века «третьего Рима», смутного времени, а затем в семидесятилетний период советской истории. В то самое время, когда западные каравеллы преодолевали океаны (обогнув Африку и открыв Америку), происходит восстановление русского государства после монгольской неволи. Три черты характеризуют это восстановление.

Во-первых, объединителем среди двух претендентов, Московской и Литовской Руси, становится Москва. Литовская Русь долгое время сохраняла шанс превратиться в ядро этнической общности. В государстве литовских князей славяне составляли не менее двух третей общего населения, раскинутого от Балтийского до Черного морей. Литва совершила свою объединительную работу в период монгольской зависимости Московии в XIV веке. Часть литовских князей приняла христианство от славян, христианство православное. Видимо, был шанс, что это литовско-славянское княжество могло послужить созданию Руси, гораздо более приближенной к западным нравам, обычаям, порядкам и ценностям: в Литовской Руси распространялось Магдебургское право для городов, тесны были связи с Ганзейским союзом, канал общения с Западом был открыт.

Шансы создания изначально более близкой Западу Руси были перечеркнуты выбором литовской верхушки: в 1385 году, согласно Кревской унии, литовский князь Ягайло взошел на польский престол, и в последующие десятилетия (превратившиеся в столетия) начался процесс колонизации и католизации русских жителей Литовской Руси. Большей услуги Москве в ее объединительной функции Вильнюс оказать не мог, отныне освобождающаяся от татар Москва (со всеми шрамами и приобретениями периода подневолья) стала единственным центром тяготения русских Великой, Малой и Белой Руси.

Вместо потенциального расцвета мы видим постепенную потерю русской культурой своих позиций в Литовской Руси, довольно резкое ослабление самого языкового пространства, приведшее к тому, что в 1697 году для этих территорий, где проживало преимущественно русское население, «польский язык был признан языком государственным, а русский был изгнан из официальных актов». Литовско-русская государственность неуклонно переходила в польско-литовскую, а затем в польскую государственность. И если Московская Русь, даже корчась под Ордой, сумела подготовить культурный расцвет XV–XVI веков, то Литовская Русь вскоре исчезла как историческое явление — она не стала воротами Запада, полем его сближения с Русью.

Во-вторых, осуществился синтез славянского и монгольского элементов. Взаимоотношения Москвы и Сарая, Руси и Орды, никогда не были простыми. Русские чувствовали гнет и унижение, они страдали от неволи. Но в то же время князья ездили в Орду, служили в ней, участвовали вместе со своими отрядами в монгольских походах, приглашали монголов, роднились с ними, делили с ними опыт. В определенном смысле (и в определенных кругах) Восток был популярен. Татарские нукеры и батыры вызывали восхищение, многих татарских мурз встречали в Москве самым благожелательным образом. Доля симпатии к стороне, откуда шел шелк, каменья, диковины и многое, ставшее понятным и привлекательным, осталась в княжеской верхушке вплоть до Петра и даже позже. В конце концов, здесь — в Сарае два века располагалась столица России, сюда за ярлыком на княжение приезжали русские князья, здесь они находили помощь от давления со стороны Запада. Причисленный к лику святых в 1547 году Александр Невский, борясь с германскими меченосцами, опирался на монгольскую поддержку. Все это придало Московской Руси, в отличие от Литовской Руси (и, разумеется, более приближенных к Западу стран), особый культурно-цивилизационный колорит. Он сказывался в военном строительстве, в изменении нравов, в понижении роли женщин, в новом оттенке «новоазиатского» стоицизма, фатализма, упорства, твердости и в сохранении связей с заманчивым Востоком — чего не было у большинства европейских стран.