Вельможная Москва. Из истории политической жизни России ХVIII века

Шли годы. Алексей Григорьевич все больше болел ногами, но продолжал выезжать на скачки, время от времени случались ссоры с Марьей Семеновной, они были привычны, как изменение погоды за окном. Подросла Анна, и отец все пристальнее приглядывался к вьющимся около самой богатой невесты России женихам. Но Алексею так и не суждено было устроить судьбу дочери. 24 декабря 1807 г. в рождественский сочельник Орлов скончался. Говорили, что уходил граф тяжело, громко стонал и каялся, так что было приказано играть домашнему оркестру, заглушая крики умирающего. Провожать тело Алексея собралась вся Москва, несколько тысяч человек с открытыми головами встретили вынос гроба. Похоронили героя Чесмы в подмосковном имении Отрада, рядом с тремя братьями в фамильной усыпальнице. Это место граф еще при жизни выбрал сам.

Страдания отца перед смертью произвели страшное впечатление на Анну Алексеевну. По православной традиции, такая тяжелая кончина постигает нераскаянных грешников. Дочь боготворила Алексея Григорьевича, она была религиозным человеком. Анна Алексеевна нашла себе духовного наставника в лице архимандрита Фотия, настоятеля новгородского Юрьева монастыря. Благодаря пожертвованиям графини, этот монастырь приобрел свое богатство и значение. Анна перевезла туда прах отца и двух его братьев — Григория и Федора — участвовавших в заговоре. Сама вела при этой обители аскетический, почти монашеский образ жизни. В свете графиню жалели, над ней смеялись, считали обманутой, экзальтированной, несчастной, но она продолжила свой путь, справедливо полагая, что такая душа, как душа ее отца заслуживает спасения.

Глава IV

Кавалерственная дама

Когда черная чугунная решетка Нескучного сада остается за спиной, а желтое величественное здание Александровского дворца вырастает за гладью круглого фонтана, невольно задумываешься о том, с какой сказочной роскошью и поистине великосветским достоинством должен был доживать здесь свой век знаменитый герой Чесмы. Ныне этот особняк принадлежит Президиуму Российской Академии Наук. Не самая плохая судьба для памятника прошлого, не правда ли?

Его внутреннее убранство украшает парадный портрет Екатерины Романовны Дашковой — первой (и заметим: последней) женщины директора Российской Академии Наук. Какие неожиданные шутки порой играет судьба с людьми уже после их смерти. Орлов и Дашкова при жизни ненавидели друг друга, и Екатерина Романовна утверждала, будто не может дышать с Алексеем Григорьевичем одним воздухом, а он в свою очередь в течение двадцати лет не сказал ей ни единого слова. Правда в глубокой старости оба по православному обычаю примирились. На дворе стояла другая эпоха, им нечего было больше делить, но это не значило, что, если б время вдруг повернуло вспять, и они вновь очутились при дворе Екатерины II, их противостояние не повторилось бы с новой силой. Зная характеры наших героев, можем сказать, что каждый прошел бы свой путь так, как он его прошел. И в том, что двести лет спустя великолепный портрет Дашковой едва ли не по-хозяйски смотрит со стены дома Алексея Орлова, сквозит ирония времени.

Об этой картине следует сказать еще несколько слов. Несмотря на то, что перед нами помпезный парадный портрет, сверкающий дорогими тканями и игрой света на драгоценных мехах, лицо самой кавалерственной дамы как бы лишено обычной для подобного рода портретов светской лакировки. Тяжелые нависающие веки, пронзительный колючий взгляд небольших глаз, раздраженная складка губ. Куда бы вы не повернулись, Екатерина Романовна смотрит на вас, смотрит оценивающе, без симпатии. Специалисты по иконографии Дашковой утверждают, что перед нами один из наиболее достоверных портретов знаменитой женщины.

В трудной жизни Дашковой, полной перипетий и взлетов, многое связано с Москвой. Старая столица принимала ее в годы опал и немилости. В самом характере Дашковой, властном, деятельном, порой деспотичном, так много московского, что при чтении истории ее жизни в голове невольно всплывают известные грибоедовские строки из «Горя от ума», описывающие московских дам: «Скомандовать велите перед фрунтом, // Присутствовать пошлите их в Сенат».

А ведь по происхождению и воспитанию Дашкова вовсе не принадлежала к кругу московской знати. Она родилась в 1743 г. в Петербурге, в семье графа Романа Илларионовича Воронцова, генерал-поручика, сенатора, одного из крупнейших русских масонов того времени. Екатерина Романовна выросла в доме своего дяди Михаила Илларионовича Воронцова — вице-канцлера, а с 1758 г. канцлера Елизаветы Петровны. С Москвой Екатерина Романовна связал, брак с молодым представителем старинного московского княжеского рода Михаилом Ивановичем Дашковым. После замужества молодая княгиня попала в новый для нее семейный московский клан, группировавшийся вокруг воспитателя великого князя Н. И. Панина. Дашков был его родным племянником и продвигался по службе под протекцией дяди.

Перед Екатериной Романовной открылся мир не только чужой, но и совершенно чуждый ей. Воспитание бывшей графини Воронцовой строилось на европейский манер. Русскому языку детей не учили. Жизнь в Петербурге резко отличалась от московского быта. Не малую роль в формировании вкусов и пристрастий Дашковой сыграли англофильские настроения, царившие в доме канцлера. Англофилия — любовь к Туманному Альбиону — стала в России XVIII столетия заметной культурной тенденцией, принявшей форму восхищения фундаментальными законами и общественным устройством Англии. Юная Дашкова разделяла эти взгляды, уже после переворота 1762 г., она говорила английскому послу графу Джону Бакингемширу: «Почему моя дурная судьба поместила меня в эту огромную тюрьму? Почему я принуждена унижаться в этой толпе льстецов, равно угодливых и лживых? Почему я не рождена англичанкой? Я обожаю свободу и пылкость этой нации». Мы приводим эту цитату для того, чтоб показать, что к середине XVIII в. в сознании русского образованного общества уже сложился один из важнейших стереотипов восприятия России.

С такими представлениями Дашкова очутилась в Москве — городе, нарочито бравировавшем своей русскостью. Внешне старая столица уже давно перенимала европейские формы быта: одежда, книги, новые здания — многое напоминало картины родного Петербурга, но было одно глубокое отличие, сразу ставившее Екатерину Романовну в положение чужой. В московском дворянском обществе продолжали говорить по-русски. «Передо мной открылся новый мир, новая жизнь, которая меня пугала, тем более, что она ни чем не походила на все то, к чему я привыкла. — вспоминала Дашкова много лет спустя в своих „Записках“. — Меня смущало и то обстоятельство, что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка». Новая родня, по словам Дашковой, относилась к ней «очень снисходительно», «но я все-таки чувствовала, — продолжает княгиня, — что они желали бы видеть во мне москвичку и считали меня почти чужестранкой».

Здесь мы встречаемся с интересным феноменом русского сознания. Лингвисты и психологи давно заметили, что в России главным признаком определения национальной принадлежности является язык. Поэтому современники, общаясь с Екатериной II, прекрасно говорившей и писавшей по-русски, забывали о ее немецком происхождении; а «природную», как тогда выражались, русскую княгиню Дашкову, не знавшую родного языка, воспринимали как иностранку. «Я решила заняться русским языком, и вскоре сделала большие успехи, вызвавшие единодушное одобрение со стороны моих почтенных родных», — с гордостью сообщала в мемуарах Дашкова. Одним из главных трудов Екатерины Романовны в должности директора Российской Академии Наук было составление знаменитого «Словаря Академии Наук», первого русского толкового словаря, которым восхищался А. С. Пушкин. Едва ли этой грандиозной работой «мадам директор» смогла бы так успешно руководить, если б в юности судьба не забросила ее в Москву и не заставила испытать муки немоты и глухоты иностранца в чужой стране.

Прожив в старой столице два года после свадьбы, в 1761 г. Дашковы возвращаются ко двору в Петербург. Теперь в Москву Екатерина Романовна вернется только после переворота, прославившего ее имя. В заговоре Дашкова действовала не одна, а со всем «московским» кланом Паниных, который, по понятиям того времени, и был ее новой семьей, уже более близкой, чем Воронцовы. Каждая группировка придворной знати, объединявшаяся вокруг сильного вельможи, такого, например, как Панин, желала иметь около государя свое доверенное лицо, способное влиять на монарха. В политическом смысле Дашкова и Орлов претендовали на одно и тоже место. В том, что роль первого лица в государстве после себя Екатерина II отдала не ей, княгиня видела предательство императрицы.