Материалы к истории крайне - западных славян

Л. Нидерле отрицает существование Леха, а легенды все время стремятся это имя фиксировать, называя других замечательных людей Лешеками. Это что-нибудь да значит! Или народные легенды, пусть даже причесанные хронистами, совершенно не имеют никакого отношения к истории народа? Народное творчество только переделывает сюжеты, действительно бывшие, и если вдается в фантастику, то говорит, что это — сказка. Но когда народ передает легенду или предание, за ними всегда есть события. Наши предания не говорят о Лехе и Русе, но зато они говорят о Кие, Щеке (Чехе) и Хориве, или Хорвате.

Попытки, например, умалить Кия были уже во времена Нестора, и он на них возражает, говоря, что «Кий никогда не был простым перевозчиком на Днепре и что ему оказывали почести в Царьграде». В Киеве эти попытки шли, вероятно, со стороны князей-Варягов или их дружины. В других землях эти попытки исходят от династий, занявших место первой и стремящихся умалить прежних правителей в глазах народа. Иногда такие попытки исходят от чужеземцев, живущих в стране и презирающих народ, который их приютил.

Иногда это делается с политической целью, как например, во Франции, когда лгали на королей перед революцией. То же было и в России. То, что имеет место сегодня, делалось и вчера. Это — закон, и его надо принимать во внимание, если хотят знать правду о событиях.

В мире всегда есть люди, слабые в сущности, но умаляющие известных людей либо из зависти, либо еще из каких-то побуждений, между которыми есть люди с «комплексом неполноценности». Не принимают критики во внимание и степень образованности хронистов древности. Не всегда последние были даже грамотны. Ученые люди всегда знают больше неученых, но нам кажется, всегда остается в мире еще что-то неизученное, и ученые люди этого неизученного могут просто не знать. Но дело заключается не только в уменьи перенестись в древнюю эпоху из нынешнего времени. Без этого невозможно полное понимание истории, и еще меньше шансов для утверждения и отрицания чего-либо в прошлом. Вот почему мы думаем, что хроникеры не выдумали ни Леха, ни даже Руса!

Возможно, что такие персонажи действительно были и что от них пошло имя целых народов. Тем более, что известна целая эпоха, когда Славяно-Русы не были еще организованы в единый народ, и когда какой-либо вождь собирал вокруг себя единомышленников, он давал свое имя этой конфедерации. Последние собирались и распадались, и мы напрасно будем искать, «куда девалось племя имя рек», потому что составляли такое временное племя все те же Славяно-Русы.

Значит, надо иметь в виду и временные племена, как и временных правителей. Если же такому вождю удавалось продержаться известное время, т. е. чтобы выросло новое поколение, тогда такое временное племя превращалось в постоянное. Но так еще остается старое племя, говорящее на том же языке, что и новое, одни начнут умалять других, говоря, что их вождь даже был не вождем, а простым пастухом. Эти умаления дойдут до нас, и мы на их основании скажем, что, дескать, не было никакого вождя, а все это — «выдумки хронистов».

Если это не так, то мы хотим знать, как, и пусть нам докажут, в чем мы ошиблись. Во всяком случае, в Киевской летописи Нестор или кто другой возражает таким умалителям Кия, и это доказывает, что тенденция умаления идет издавна и что она, вероятно, столь же древняя, как сама история.

Это и понятно, ибо история есть действие, вызывающее равное ей противодействие «антиистории». Тот факт, что до нас доходит сравнительно мало таких умалений, и все они касаются главным образом древности, доказывает, что история как действие все-таки сильнее «антиистории» как противодействия. Тем не менее, «история из вторых рук» на основании Византийских, Римских или Германских данных есть уже «антиистория» по существу, ибо она полна умалений.

Критики возражают против частого повторения имени Лешек в этот период, но Длугош говорит, что «оно было в то время весьма распространено и давалось князьям как символ княжеского достоинства [66]». Нам такое объяснение кажется вполне правдоподобным. Когда в Англии коронуют короля, ему дают другое имя — Георга, или Эдуарда, или еще какое-либо «королевское имя». Если при этом критики удивляются, что в Польше того времени называли избранных королей Лешеками, то тем самым показывают, что не умеют перенести древнее событие в наши дни, сравнить и увидеть, что тут ничего странного нет, а что в Англии и до сих пор так делают.

Длугош с симпатией описывает Лешека, избранного столь неожиданно для него самого. Он оказался обладающим рыцарскими качествами, был доблестным воином, ввел воинские упражнения, был скромного образа жизни, а главное — всегда помнил свое простое происхождение. «Часто на публичных собраниях, когда необходимость требовала облачения в княжеские одежды, он приказывал развесить на самом видном месте давний свой плащ из грубой шерсти и убогую одежду, дабы они напоминали ему о простоте его прежнего положения».

Внуком Лешека II был Попель. Предание сообщает, что он был сыном Лешека III, имевшего кроме него от двадцати наложниц следующее потомство: Болеслав, Казимир, Владислав, Вратислав, Оддон, Барвин, Пшибыслав, Пшемыслав, Якса, Семян, Земовит, Земомысл, Богдал, Спицыгнев, Спицымир, Збигнев, Собеслав, Визимир, Честмир, Веслав. Критики думают, что эти имена выдуманы геральдистами, чтобы вывести от них генеалогии «шляхетских» фамилий. Это якобы явно чувствуется в таких именах, как Барвин, Визимир, Якса. Потомство их якобы расселилось среди Полабов, Ободритов, Кашубов и на Ругене.

Мы думаем, что Лешек II возвел носителей этих имен в дворянское достоинство за их заслуги. Геральдисты могут, конечно, доказать «шляхетство» той или другой фамилии, но не всех, ибо тогда не останется ни одной настоящей дворянской фамилии. То же, что они расселились в землях Крайне-Западных Славян доказывает, что Ободритская знать, уходя от давления Германизма в Польшу, желала подчеркнуть свое Польское происхождение и как-то оправдать свое присутствие в Польше среди местной «шляхты».

Попель перевел столицу из Кракова в Гнезно, а после в Крушвицу. За этим Попелем следует еще один Попель, выбранный двадцатью дядьями. Это выражение, вероятно, подчеркивает выборы двадцати племен, уже входивших в Польшу. В нем, отпрыске славных дедов, появились скверные качества. Он был жесток, эгоистичен, предавался «бесстыдным забавам» и разврату, устраивал попойки, «больше занимаясь девушками, чем оружием». Он не любил войн и уклонялся от сражений, за что и был прозван Хвостеком, т. е. трусом, лишним человеком. Он женился на соседней Германской княжне, гордой и красивой, но властолюбивой женщине.

Она быстро завладела волей мужа. Когда родилось двое сыновей, Лех и Попель, ее значение еще больше усилилось. Дядья, т. е., может, представители двадцати племен Польши, напрасно старались вернуть на правый путь Хвостека. Он падал все ниже и ниже. Однажды дядья были приглашены в замок Хвостека якобы тяжело больного и находящегося на смертном одре. Он стонал, каялся и плакал, между тем дядьям поставили угощение и выпивку. Под конец подали отравленный мед. Дядья корчились в предсмертных муках, а Хвостек смеялся! Он по наущению жены-немкыни хотел взять в свои руки всю власть, чтобы быть одному, без дядей. Попель объявляет их смерть карой за злоумышления против него. Он запрещает их похоронить. Тем временем из трупов заражаются тысячи мышей, которые идут на пирующего по случаю победы князя. Он пытается спастись на корабле, среди озера, но мыши переплывают озеро и пожирают его с семьей.

Конечно, мыши — образ малых людей. Символ этот в них; это они — простые пахари, собравшись уничтожают ненавистного правителя. Это — Кметы, Родоначальники, еще не уничтоженные Попелем, они сжигают замок и уничтожают его с потомством.

Назначаются новые выборы короля. Никто не хотел выбирать из рода Лешеков, вероятно, ведших свое происхождение еще от Леха. Выбор падает на простого пахаря Пяста. Пяст, [67] как и Лешек, велевший сохранять его убогую свитку, чтобы всегда помнить о своем происхождении, приказывает хранить во дворце лапти из дубовой коры, в которых он ходил.