Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Тем временем мисс Люси, задыхаясь и путаясь в длинной шубе, сбежала с лестницы. Григорий насмешливо посмотрел на нее. "Уехали!" - преувеличенно громко сказал он, как говорят с глухими. Англичанка растерянно подбежала к дверям, посмотрела, не то всхлипнув, не то пробормотала что-то и, поднявшись наверх, страшно оскорбленная, со слезами на глазах, объявила Татьяне Ивановне, что "мисс уехала одна, что она удивляется, чем заслужила такое невнимание, что это шокинг - девице ездить одной и что у них, в Англии, разумеется в порядочном обществе, такое событие совершенно немыслимо". Татьяна Ивановна успокоила ее, как могла, и послала к Рафу, сама же возвела глаза, всплеснула руками и с прискорбием прошептала:

"Боже мой, боже мой, какой невозможный ребенок!"

Между тем все "событие" объяснялось странным и тревожным состоянием духа Элиз, которая решительно забыла, что нужно подождать англичанку.

На Садовой улице, там, где она примыкает к Сенной, у кабака с прилитыми и обледенелыми ступеньками, с мрачными, заплатанными стеклами на дверях, били пьяную женщину. Крик, хохот, брань стояли в толпе дерущихся и тех, кто остановился посмотреть на драку. Вдруг здоровенная пощечина оглушила Дуньку, она жалобно пискнула и упала навзничь, и тотчас же послышался другой вопль, у самой толпы остановилась пара вороных, женский, странно ломающийся голос пронзительно закричал:

- Я вам приказываю!.. Приказываю!.. Сейчас же прднять ее!.. Сейчас, сейчас!.. Ах, боже мой, боже мой! Что же это такое?

- Помилуйте, барышня, их превосходительство разгневаться изволят! говорил толстый, как бочка, кучер, вполоборота оглядываясь на впавшую в какое-то исступление молодую девушку в собольей шубе и с бледным лицом.

Та не помнила себя. Она выскочила из саней, бросилась к избитой женщине, подняла ей голову. Лакей, путаясь в длинной ливрее, спрыгнул с запяток, подбежал к барышне и в недоумении улыбался, не зная, куда деть руки. Мастеровые, бившие женщину, нырнули в толпу. Любопытные глазели, смеялись, охали, призывали полицию. Из дверей кабака выглядывал пузатый, обложенный желтым жиром сиделец.

- Позвольте, позвольте, прошу расходиться... Эй ты, чуйка! Куда прешь, или по морде захотелось отведать?..

Господа, честью прошу!..

Перед барышней предстал околоточный.

- Что вам угодно, сударыня? - спросил он с изысканной вежливостью.

Она посмотрела на него мутными, ничего не понимающими глазами. Тогда он отвернулся и скомандовал городовому, прикасаясь носком сапога к избитой Дуньке:

- Миронов, тащи в участок! - и, снова обращаясь к барышне: - Никак невозможно поспеть-с: шестая драка с ионешнего утра. И все эти твари-с!

- Пожалуйста... я вас прошу... не трогайте ее, - торопливо заговорила она, путаясь в словах и не в силах сдержать нервически трясущегося подбородка. - Я - Елизавета Гарденина... наш дом на Гагаринской набережной... Я ее возьму с собой. Можете справиться... Нельзя так жестоко...

Это возмутительно... бесчеловечно!..

Околоточный смотрел на нее сначала с беспоквйством, потом с снисходительною насмешливостью, впрочем вежливо. Кучер Петр не вытерпел.

- Помилуйте, Лизавета Константиновна, - сказал он грубо, - их превосходительство прямо прикажут расчет мне выдать. Так нельзя-с. Поехали, говорили, из любопытства, посмотреть Сенную, и вдруг - пьяницу в барских санях везти.

- Молчать! - неожиданно крикнула Элиз, и звук ее голоса поразительно напомнил голос брата Юрия, когда тот закричал на дворника. - Сейчас же перенести в сани!

Вид ее бледного, с горящими глазами лица был настолько внушителен, что Михайло тотчас же подхватил Дуньку под руки, городовой поддержал голову, люди из толпы взялись за ноги, Дунька была посажена на дно саней и прикрыта так, что одна только растрепанная голова виднелась из-под полости. В чувство она пришла еще валяясь в снегу и теперь невразумительно ругалась, решительно не понимая, что с нею делают. Околоточный сам застегнул полость и вообще не оказал никаких препятствий; только спросил у мрачного, как туча, Петра адрес господ и занес его в свою растрепанную и засаленную книжечку.

Двррецкий Климон Алексеич отправился после барского "чая" в буфетную, приказал находившемуся там Ардальону прибрать сервиз, сообщил ему в кратких и презрительных словах о поручении "генеральши", послал казачка Фомку за извозчиком, надел енотовую шубу - подарок покойного барина - и, отдуваясь, в сквернейшем расположении духа сошел с "девичьего" крыльца, уселся, - тот же Фомка суетливо застегнул полость, - и отправился на Выборгскую разыскивать Капитонова сына. Там узнал адрес:

приходилось ехать в Измайловский полк, в Седьмую роту.

"Эхма!" - с раздражением проговорил Климон Алексеич и потащился в Измайловский полк. У ворот огромного четырехэтажного дома извозчик остановился.

- Эй, малый! - закричал Климон Алексеич, поманив человека в фартуке и с лопатой в руках. - Ты будешь дворник?

Тот посмотрел на важную осанку Климона Алексеича, на его енотовую шубу и директорские бакенбарды, поклонился и сказал:

- Что прикажете?

- Студент Ефрем Капитонов в каком номере?

- Надо быть, у портных, в двадцать третьем.

- Поди, высоко?

- Ды, признаться, высоконько; верхний этаж, - с сожалением сказал дворник.

- Охо-хо-хо... Да ты не приметил, выходил он сегодня или нет?

- Кабыть не выходил. А иное дело - жильцов много, не усмотришь.

- Ну, видно, нечего делать, надо лезть, - сказал Климон Алексеич, выбираясь из саней, - показывай, куда тут у вас...

И, важно запахиваясь, неодобрительно посматривая по сторонам, он пошел вслед за дворником в глубину узкого и высокого, как колодец, двора.

Идти по указанной дворником лестнице было весьма утомительно для тучного дворецкого. Вся она была прилита помоями и насыщена смрадом отбросов, кухонным чадом и запахом постного масла. "Живут, подумаешь", презрительно бормотал Климон Алексеич. Наконец он увидал на дверях жестянку с намалеванными ножницами и властно дернул звонок. Мальчишка в тиковом халате и с совершенно зеленым лицом отворил двери.

- Вам кого?

- Студент Ефим Капитонов здесь живет?

- Здеся.

- Дома он?

- Кажись, дома. Я утюги разводил, не видал.

- Ну-ка, проводи.

Прошли по темному, чадному коридору, прошли низенькую, душную и закопченную комнату, где, сидя на корточках, шили портные. Климон Алексеич, не снимая картуза и в высоких калошах, поводил носом и раздражительно шмыгал ногами.

- Вот сюда идите, - сказал мальчишка и покричал в дверь: - Ефим Капитоныч, тебя купец спрашивает!

За неплотно притворенною дверью, которая была когда-то окрашена в желтый цвет, но теперь вся облуплена и захватана, слышались громкие молодые голоса.

- А где же передняя-то у вас, раздеться, например, аль не полагается? насмешливо спросил Климон Алексеич.

Мальчишка посмотрел на него в недоумении.

- Кто спрашивает? Что надо? - сердитым басом проговорил, выглядывая в дверь, худой, волосатый юноша с резкими чертами лица и с густыми угрюмо насупленными бровями.

Климон Алексеич увидал в табачном дыму много молодых людей с разгоряченными лицами, скелет в углу, кучи как ни попало разбросанных книг, зеленоватый и перекошенный самовар на прилитом столе, стаканы с жиденьким чаем.

- Вы будете сынок Капитона Аверьяныча, конюшего?

- Я. Что надо? - Ефрем пропустил Климона Алексеича в комнату. Тот молча и с независимым видом снял картуз, калоши, шубу и, видимо рассчитывая на эффект, важно проговорил:

- Я от их превосходительства Татьяны Ивановны Гардениной. Дворецкий ихний.

Эффекта, однако, никакого не получилось. Ефрем страшно занят был тем, о чем кричали и спорили в другом углу комнаты, и так и порывался броситься туда.

- Что же вам нужно? - повторил он, нетерпеливо пощипывая свои едва пробивающиеся усы.

- Их превосходительство изволили приказать переезжать вам в господский дом. Как тятенька ваш примерный барский слуга и генеральша очень им довольны, то и велено отвести вам комнату.