Кондратий Рус

- Врать ты, Пера, мастак! А я быль знаю. Мне мамка пела. Ну, слушай:

Случилось быть посреди земли,

Посреди земли, наокруг полей,

Наокруг полей, на полянушке.

Прибежали туды девки за полночь

Встречать солнышко пресветлое,

Величать Ярилу божьим именем...

Замолчал Ивашка, запрокинул голову и долго глядел в густое черное небо.

- Как дале поется, запамятовал я. Забыл, и все тут! Одно знаю, про Егория-воителя быль. Проклял их будто Егорий: как плясали девки поперек поля, так на поле том и осталися, в серы камни превратилися. Выходит, бог наказал девок. А у тя за охотником вода бегает. Зверь она или оборотень?

- Люди сказывают.

- Люди! А вода в Каме вашей синяя.

- От слез бога-неба она такая. Добрый бог Ен жалел сына.

- Не шелести! Один бог на земле Исус Христос, а ваши боги болванами зовутся.

Пера встал, взял седло и ушел к лошадям. Он привел заседланного коня, скатал медвежью шкуру, стал ее привязывать к седлу.

- Ты чего? - удивился Ивашка. - Ночь темная! Куда собрался?

- Поеду один. Ты не сын Кондратия Руса! Сын куля ты, пон, собака!

Ивашка схватился за нож, но тяжелый кулак ултырянина сшиб его с ног.

Простучали копыта. Пера уехал.

Ивашка лежал в траве, раскинув руки. С качающегося вязовника сыпался на лицо ему мелкий гнус и лез в ноздри, в рот, под рубаху.

Ветер вдруг стих, пошел крупный холодный дождь. Ивашка застонал, приподнялся и долго глядел на желтый гаснувший костер. Шумел дождь. Плясали на листьях тяжелые капли.

Ивашка долго сидел под дождем, обессиленный и мокрый, как мышь, потом кое-как дополз по мокрой траве до костра и лег.

Дождь скоро кончился, опять зашумела река, заскрипели старые елки.

Он лежал до утра, а когда рассвело и лес отодвинулся, пошел искать шапку и нож.

Мокрая трава оплетала ноги жеребцу. Жеребец спотыкался. Ивашка хлестал его, сердился на непогодь, ждал тепла, солнышка, да так и не дождался. Туман уполз к воде, а теплее не стало. Небо, затянутое тучами, было сырым и холодным.

Тропа вертелась, обегая болота осочные и овражки, но далеко от большой реки не уходила.

В полдень Ивашка съел краюху хлеба, напился в ручье, напоил жеребца и погнал его в гору. Он торопил жеребца, хотел засветло догнать ултырянина. Хоть и нехристь Пера, варнак, но ехать вдвоем веселее. И с чего взъярился ултырянин? Одно Христос, а другое - идол басурманский. Сам видел, как ултыряне богов мастерят: срубят лесину в три вершка толщиной, проковыряют ножом рот да глаза и молятся чурке, шкуры на нее вешают, рыло ей кровью мажут.

День начал меркнуть. Бусый туман лег на тропу, меж темных стен леса. Жеребец стал бояться кустов и ям.

Костер вырос как из-под земли, жеребец шарахнулся от огня. Ивашка еле усидел в седле. А Пера даже не оглянулся.

Отпустив расседланного коня, Ивашка подошел к нему.

- Здорово ты меня кулаком мякнул! Думал, помру. Не допустил господь, отлежался.

Пера промолчал, отодвинул палкой огонь, достал из долы тетерку, покатил ее по траве, разрезал на две половины, одну отдал Ивашке.

Наевшись, Ивашка сходил за дровами. Пера напоил лошадей и лег спать, завернувшись в медвежью шкуру.

Начал накрапывать дождь. Ивашка придавил костер сушиной и тоже лег, укрывшись с головой зипуном.

Дождь стучал звонко по кожаному зипуну, будто песню выстукивал:

Бережочек зыблется, зыблется,

А песочек сыплется, сыплется...

Утро было холодным.

Кони шли вяло: и им надоела непогодь.

Ивашка ругался, грозил кулаком сырому небу, а дождь лил. Днем и ночью лил. Они спали под дождем, утром садились мокрые на мокрых лошадей.

Дороге не было конца.

В лесу оштяцкая тропа металась из стороны в сторону, на лугах вытягивалась, ровная и прямая, как разостланный бабами неотбеленный холст.

На шестой день тропа спустилась к реке.

- Плыть будем, - сказал Пера, слезая с коня. - Большая река тут на закат поворачивает, а нам прямо.

Пера снял шабур, завернул в него лук с налучником, снял поршни с ног, отстегнул меч, привязал все к седлу. Ивашке тоже пришлось снимать меч с пояса, бахилы с ног и привязывать к седлу.

Завел он жеребца в воду, помолился Миколе-заступнику и поплыл.

Жеребец вытягивал шею, как гусь, плыл ходко. Ивашка держался одной рукой за стремя, другой - по воде бил.

На середине река развернула их и понесла.

- Наперед коня заплывай! Наперед! - кричал ему Пера. Ивашка и сам понимал, что заплывать надо, отпускать стремя, да рука не разжималась. Спасла его песчаная коса. Увидев ее, Ивашка рванулся вперед и помог жеребцу развернуться. Стремнина осталась позади. Большая река смирилась, не крутила их, как осенние листья. По спокойной воде жеребец легко плыл к берегу.

Пера ждала их на косе. Он поймал выскочившего из воды жеребца.

Ивашка оделся, опоясался мечом и вскочил в седло.

Они погнали коней в гору.

Ивашка выехал первый и увидел в лесу две большие ултырские избы, отгороженные высоким заплотом.

Ултыряне стояли кучей за воротами и глядели в небо. Перед ними топтался поп в черной рясе, с мечом на поясе и с золотым крестом в руках.

Они остановили коней в саженях трех и стали слушать. Поп говорил по-ултырски. Ивашка не все слова понимал и тормошил Перу:

- Куда он зовет их? Ну, пересказывай!

- На небо. Наших богов ругает, а своего хвалит. Милостивый, говорит, ваш бог. Всех любит.

- Знаю. Гляди, еще люди, в кольчугах!

К ним подошел воин и спросил по-ултырски: кто такие и откуда?

Пера сказал ему, что люди они вольные, охотники, едут князю служить.

Поп замахал крестом и погнал ултырян к реке. За попом шли воины.

- Кому они служат? - спросил Ивашка.

- Князя Михаила слуги, - ответил Пера. - Князь Михаил чужим богам кланяется!

- Небось, поклонишься! Христос-то не болван деревянный. Поразит огненной стрелой, и все тут!

- Ехать нам пора, сын Руса.

- К Михаилу поедем?

- К нему. - Пера вздохнул. - Больше некуда...

Ивашка расспрашивал: какая у князя дружина, молодой князь Михаил или старик? Но Пера молчал, видно, не любо ему показалось, что князь его от ултырской веры отошел, болванам не молится.

Стемнело. Они остановились в логу, отпустили стреноженных коней пастись и легли спать у костра.