Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-194

Хотя США поздно включились в эту политику и продолжали опираться на смешанную государственно-частную сеть, финансируемую менее щедро, чем аналогичная советская деятельность в ее лучшие годы, довольно быстро проявились те значимые схожие черты культурных дипломатий двух сверхдержав, которые формировали «явный, легальный и публичный участок политической и психологической войны». Власти СССР и США взаимно минимизировали приезды граждан противостоящего государства на свою территорию, так что главными аренами борьбы стали разделенная Европа и развивающиеся страны. Теперь комплекс превосходства-неполноценности, описанный в данной книге, принял наиболее отчетливую и конфронтационную форму, поскольку обе сверхдержавы пытались убедить европейскую аудиторию (как и самих себя) в том, что их «высокие культурные достижения» перекрывают «претензии Западной и Центральной Европы на культурное превосходство». Тем не менее согласно недавнему исследованию Мэри Нолан, и советские, и американские усилия покорить европейцев в период холодной войны имели скромный успех ^{976}.

Несмотря на представление о мощи СССР — представление, на котором сказались сами советские старания произвести такое впечатление, — можно заметить, что через два десятилетия после Большого террора ВОКС становился все более вялым, забюрократизированным учреждением, в первую очередь ориентированным на механическую культурную пропаганду за рубежом. Причем в тех областях, где прежний ВОКС демонстрировал оперативность и эффективность, — разработка программ визитов или обольщение сочувствующих иностранцев (часть воксовского репертуара, начавшего складываться еще под председательством О. Каменевой в 1920-е годы) — успехов было еще меньше. Хотя исследований советской культурной дипломатии после 1941 года пока немного, представляется очевидным, что прямолинейные методы пропаганды, взятые на вооружение в годы «великого перелома», возобладали над более тонкими и гибкими подходами, практиковавшимися в особенности под началом Каменевой в годы нэпа и А. Аросева — в эпоху Народного фронта. Этот итог видится логичным — ведь именно «великий перелом» сделал очевидной чувствительность ВОКСа к политике закручивания гаек внутри страны.

Советская культурная дипломатия межвоенных лет свою одержимость Западом компенсировала растущим интересом к расширению сети обществ дружбы с СССР и других связей по всему миру, как и стремлением завлечь гостей из революционной Мексики и многих других развивающихся стран. Биполярная идеологическая конфронтация периода холодной войны в сочетании с ослаблением привлекательности советского коммунизма для европейских и американских интеллектуалов заметно ускорила послевоенное расширение советского взаимодействия с развивающимся миром ^{977}. Тогда же ВОКС нашел огромный новый рынок для экспорта своей продукции в странах Восточной Европы — с началом их советизации. Например, в Польше и ГДР в новых обществах дружбы, к 1949 году ставших массовыми организациями с миллионами членов, ВОКС стал второй — и зачастую неуместной — скрипкой после местного партийного руководства ^{978}.

Традиционное представление об искусном макиавеллизме коммунистов в достижении международных целей, как показывает данная книга, следует скорректировать оценкой масштаба советских просчетов. Последние включали неверное толкование настроений иностранной аудитории, проецирование советских представлений на культурную и политическую ситуацию в той или иной стране и неуклюжие, порой просто гротескные переводы с советского новояза на иностранные языки. Эти черты советской культурной дипломатии, вполне заметные уже в 1920-е и 1930-е годы, безмерно усилились с бюрократизацией идеологии и обострением борьбы с космополитизмом после войны — как раз когда последовал решительный отпор Запада в сфере культурной дипломатии ^{979}. Вмешательство ЦК партии в 1930-х годах, пресекшее инициативы Аросева, стало только прелюдией к послевоенной политике, когда глава двух влиятельных отделов ЦК — Агитпропа и Международного — Андрей Жданов ужесточил надзор за ВОКСом и другими советскими учреждениями и «общественными организациями» с международными функциями; за свою долю надзорных полномочий пытался бороться и МИД ^{980}.

В 1950-е годы, после затяжных стычек за контроль над ВОКСом между партийными органами и МИДом, сам ВОКС (теперь ассоциировавшийся со сталинизмом) был закрыт. В порядке амбициозной и оптимистичной оттепельной попытки возобновить связи с внешним миром он был заменен в сентябре 1957 года вновь учрежденным Союзом советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами (ССОД). Тогда же был создан Государственный комитет по культурным связям (ГККС) при Совете министров СССР — для систематизации и упорядочивания зарубежных культурных связей. Это отвечало вновь проявленной готовности государства продвигать культурный и академический обмен на основе официальных соглашений. Однако по-настоящему влиятельного органа регулирования культурных взаимоотношений с внешним миром так и не появилось. В 1967 году ГККС был упразднен и в структуре МИДа был создан новый Отдел культурных связей ^{981}. Этот институциональный сдвиг стал символическим: СССР наконец нашел свой способ встроить культурную дипломатию в структуру традиционной дипломатии, как это и делали другие страны со времени Первой мировой войны.

Попытки «продать» образ страны при помощи культуры, туризма и медиа стали сегодня в мире повсеместной реальностью. Однако подобные усилия представляются феноменом во многом иного порядка, когда задевают самую суть представлений пропагандирующей страны о самой себе. Именно это происходило с юным Советским Союзом, и впоследствии важность презентации великого эксперимента только возрастала. Образ действий, при котором ощущения превосходства и неполноценности становились содержанием отношений между теми, кто экспонировал СССР, и теми, кто посещал страну в 1920-е и 1930-е годы, играл ключевую роль на всем протяжении холодной войны — и даже пережил падение коммунизма. Этот особый феномен, предшествовавший советскому эксперименту, уходил корнями в повествования европейцев раннего Нового времени о восточной отсталости и в ответную попытку России сформулировать свою национальную идентичность в XIX веке. В первые советские десятилетия он был усилен притязанием страны на мировое революционное лидерство, системой оценки визитов западных гостей и иерархичным классифицированием их в СССР. Еще долгое время после сталинизма, после «русского момента мировой истории» ^{982}, даже после распада СССР изучение взаимосвязанных утверждений с обеих сторон о своем превосходстве и чужой неполноценности оставалось — и остается сейчас — одним из самых плодотворных способов понимания (или попытки понимания) взаимодействия между Россией и Западом. Коммунизма может уже и не быть, однако вечная проблема отсталости — наряду с раздумчивыми и иерархизирующими сравнениями — остается сердцевиной российского отношения любви-ненависти к западному миру. Изучение этого вопроса не потеряет важности, пока сохраняют свою остроту проблемы, объединяемые рубрикой «Россия и Запад».

БИБЛИОГРАФИЯ

Архивные источники

Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ)

Ф. 3385 — Комиссия заграничной помощи при Президиуме ЦИК РСФСР/СССР

Ф. 5283 — Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС)

Ф. 5451 — Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов (ВЦСПС). Комиссия по внешним сношениям